ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
Перевалило за полночь. Мы покинули архипелаг Солодушных Луд и продолжали путь, срезая губу Нечаева. Вдруг между нашими идущими параллельным курсом байдарками вынырнула чья-то усатая морда. Кольчатая нерпа! Морда удивлённо посмотрела в одну, в другую сторону, недовольно фыркнула (понаехало тут невесть кого, мол) и скрылась под водой,.. исчезла. Да и как ей было не ретироваться, когда ночную тишину разорвал скрежет дикого вопля: «Тюлень!!!» Прости, симпатичное животное, это он не со зла…
Нам хотелось найти тот остров с родником и стоянкой, о котором свидетельствовало описание. Он должен был быть ближайшим к мысу Безымянный Наволок. Увы! Преодолев открытое пространство, мы достигли мыса. Вот один островок, другой. Они были большими голыми камнями, поднимающимися из воды… Ни о каких родниках тут не могло быть и речи. Вновь описание подвело нас. «Где же остров с родником?! - вопрошал Сергей. – Ты ведь говорил, что он здесь!» «Это описание говорило», - отвечал я. «Но где он тогда, уж пора вставать!» - не успокаивался он. Я предположил, что с родником, это остров Куземский. Он был километрах в полутора-двух в стороне. «Пойдём лучше дальше, не будем отходить от маршрута, найдём же что-то, в конце концов!» - предложил я. «Пошли, пошли, нечего тормозить», - поддержал Миша. Так и сделали.
Повернув почти на девяносто градусов на юго-восток, мы вдоль редких небольших островков направились к далёкому тёмному пятну, там согласно карте, рядом с мысом Губным Наволоком, должен был находиться Пежостров. Ещё недавно светящийся небосвод чернел на глазах, он становился недоброго глубокого тёмно-синего цвета. Становилось неуютно. Солнце закатывалось за горизонт, с моря веяло стужей. Кисти рук, сжимающие сырой металл вёсел, посинели, не чуяли ничего. Ноги во влажной обуви были не в лучшем состоянии. По всем приметам пришло время для стоянки, но её надо было ещё сыскать.
Когда мы, наконец, дошли до острова, то, казалось, готовы были вставать уже где угодно. Пежостров не показался нам слишком привлекательным местом. Береговая полоса его была составлена из большой россыпи окатанных морем камней. Они были самого различного размера, от спичечной головки до гигантов ростом с человека. Выход был неудобным: мелко, склизко. Едва выбравшись из байдарки, я с удивлением обнаружил, что совсем не чую ног! Так, как на ходулях, я и бродил по гладким мокрым валунам, вытягивал наше судно, носил вещи.
Комаров здесь было довольно, хоть это и не волновало нас боле. Но была и хорошая новость: на берегу мы обнаружили оборудованное для стоянки место. Очаг, какие-то импровизированные скамьи. Видно, тут было рыбачье место, ибо наши братья туристы сюда уже не добирались. Все описания заканчивались железнодорожным мостом, нежилой деревней Воньгой, и лишь одно – тем не найденным нами островком с родником. Преодолев последний посещаемый нашими предшественниками рубеж, мы были теперь первопроходцами. И смотрели вокруг незашоренными ничьими мнениями (описаниями) глазами. А эти глаза увидали большой лесистый остров в широком каменистом кольце. Море неспешно накатывало на обточенные камни свои солёные валы. Слабый ветерок шевелил хвою плотно стоящих деревьев. А почва крылась под упругим покровом мхов и ягодников. Проливчик был совсем маленьким, за ним темнели приземистые деревья мыса.
Мы торопились развести костёр, всем хотелось скорее согреться. Хотелось его живительного огня. И Лёша, на этот раз даже не взглянув на синеющее днище перевёрнутой байдарки, горбясь отправился за дровами. Его сутулый горький силуэт долго мелькал меж пихтами. А Миша, согревая руки дыханием, негнущимися пальцами щёлкал зажигалкой, - уже разжигал маленький, сложенный из сухих веточек, шалашик. И когда появился первый огненный язычок, и первая сизая струйка устремилась в тёмно-синее небо, непобедимая сила потянула нас всех к этому источнику. Ну а я всё ставил палатку, безуспешно соединяя её многочисленные сочленения нешевелящимися руками, Пальцы никак не могли ухватить скользкие углепластиковые секции, алюминиевые колышки выскальзывали, а шнур никак не хотел завязываться. Никак! Доходило до смешного…
Но как бы не было неприютно, я, разделавшись со своими делами, не мог упустить такого случая и не запечатлеть на плёнку эту знаменательную ночь, ночь нашего выхода в море.
Но вот, наконец, мы собрались у пылающего во всю силу огня. Палатка была поставлена, вещи свалены рядом с ней высокой кучей, что-то из вечно мокрого развешано на высоко перекинутом над очагом шесте. Поставил я на раскалённые камни свои насквозь промокшие кеды, носки,.. и вскоре один из них погиб в огне... Впрочем, я не удивился, - так бывало в походах всегда. Мы сбились кучкой, грелись… Думать не хотелось. Слабый шум морского прибоя доносился до наших ушей, шорох хвои, неясные лесные звуки… И было нам – хорошо.
Горячий суп в ту ночь был особенно вкусен. Как хорошо, что у нас был лук. Мы откусывали с хрустом его пахучую сочную плоть, черпали ложками дымящуюся гущу из котелка. И ели. С салом, изумительными чёрными сухарями. Организм, казалось, таял от удовольствия. Такое горячее, вкусное после такого холодного, сырого…
Спать мы улеглись только около четырёх, когда солнце уже вовсю путешествовало от горизонта, начиная долгий сегодняшний путь. И на этот раз в полотняном квадрате палатки мы были все впятером. Что-то помешало Сергею устроиться в спальнике на воле. Что, интересно, не холод ли? Мы впихнулись в пространство палатки плотно, подобно сардинам в банке. Было тесно и… весело. Каждое слово, даже междометие вызывало очередной массовый приступ. Необъяснимый и «неправильный» смех долго не умолкал. Только Миша уже сопел в своём мешке, сдавленный со всех сторон сотрясающимися от припадков неудержимого хохота телами. Впрочем, сие массовое помешательство можно было объяснить: непременно должна была состояться разрядка после такого долгого движения в полузамёрзшем скрюченном состоянии. Мы смеялись, смеялись и - уснули.
Пока мы почивали «ночное» солнце прогрело палатку, превратив её в парник. Мы расстегивались, раздевались во сне. Но спали, спали, так и проспали до полудня.
Утром прошли два небольших грибных дождика, освежив наше пристанище. Но нам с Мишей захотелось большего. Солнце ярко светило, шумело море, выкатывая волны на прибрежные камни. Как тут было устоять, не искупаться. Мы разделись, и в воду! Вода была холодной, солёной-солёной! Не такой как в Воньгской губе. Я понырял, с наслаждением порезвился в этом удивительном прозрачном рассоле. Когда ещё придётся поплескаться в Белом море! Вот теперь можно было сказать, что мы освежились. Никто более не поддержал нас в этом порыве. Сергей и Марина, улыбаясь, смотрели на нас и машинально кутались в свои одежды. Они подбадривали нас с берега, но сами в воду не лезли. А Лёша… Он взирал на наши пустые забавы долгим печальным взглядом. Он ничего нам не сказал, лишь тяжело вздохнул, - разве понять грубым и несерьёзным нам, трепетные нюансы его тонкой души.
Мы не успели позавтракать, точнее было бы сказать, пообедать, лишь развели костёр, когда опять потрусил дождик. Прекратился. Подождал и пошёл вновь.
Костёр погас. А дождик подумал и припустил уже без перерывов. Тотчас потемнело, казалось, что небо над нами опустилось, что беспроглядные рваные тучи задевают верхушки деревьев у нашей палатки. Дождик сыпал. Мелкий, совсем не сильный, но долгий, нудный.
После порогов Воньги у нас оставалась последняя плёнка. Ей мы накрыли высящуюся у палатки груду наших вещей. Подоткнули полиэтиленовые края, чтобы не вырвало ветром и (а что нам ещё оставалось!) спрятались под покровом палатки.
Дождь барабанил по намокшей поверхности. Мы надеялись, что вот-вот этот барабанный бой закончится, и мы сможем продолжить наш путь. Куда там! Мы сидели, беседовали о том – о сём. Дождь частой крупой сеял по палатке мелкие капли. То широкой полосой обсыпал её спереди назад, то сыпал узенькой полоской, поперёк. Вот он, будто прицеливаясь, кидал по одной крупинке, а потом принимался швырять целыми горстями. И, словно вдохновившись нашей беспомощностью, брался хлестать струями. Он забавлялся.
Разговор постепенно утихал, перерывы между фразами становились всё длиннее. Кажется, мы смирялись с неизбежностью – ждать. Вот Марина улеглась поудобнее, Сергей приткнулся куда-то под мишино плечо, Лёша завернулся в телогрейку. Разговор стих сам собой, слышался лишь стук дождя, да чьё-то тихое сопение.
Я лежал, накрепко прижатый к краю палатки.
Я дремал, когда мне на лицо упала большая холодная капля, и вдогонку ещё одна. Сон как рукой сняло. Значит, дело началось: палатка уже протекла. Я осмотрелся, мокрые пятна темнели на спальнике под сетчатыми окошками палатки. Это было худо. Я не раз был свидетелем (и непосредственным участником) того, к чему приводит промокание палатки. И я прекрасно помнил те капли на её стенках, постепенно превращающиеся в струйки, и - обширные лужи на дне. Этот доводящий почти до отчаяния палаточный потоп, когда всё вокруг мокнет, медленно, неуклонно, и некуда деться, - дождь! Обыкновенно я всегда покрывал палатку полиэтиленовой плёнкой. Сейчас же природа, будто специально подгадала момент, когда нам уже нечем было закрыться...
Влага в палатке уже накапливалась. Уже думалось, как бы от неё уклониться (да только куда – нас было пятеро в палатке два на два!). Но нам повезло. Недовольно рассыпав последние мокрые пригоршни, небо закрыло свою криницу. Мы удивлённо прислушались, - действительно было тихо! И выбрались на волю. Был уже вечер. Небо по-прежнему висело над нами низко-низко. Вся зелень на нашем стойбище и вокруг сочилась влагой. Порывы неприятного холодного ветра трепали края палатки, плёнки, укрывающей наши вещи. Море было неспокойным. Оно гнало по своему сталистому телу большие серые буруны. Они с разбегу накатывались на обнажённые наступившим отливом камни, бились о них, пенными взрывами вздымались над их недвижными головами. Волны громко ворчали. Их голос мешался со свистом пасущего их ветра. Было очень серо и очень холодно.
Я посмотрел на море, купаться не хотелось. Лица моих соратников тоже не светились радостью. Хорошо, что хоть кончился дождь. Подумалось, что сегодня нам вряд ли случится продолжить свой путь.
Уже давно хотелось есть. Развести огонь из пропитанных водой дров, конечно, не просто, но куда сложнее оказалось приготовить еду без пресной воды! Вот когда вспомнились мои призывы набрать пресной воды перед Морским. Почти всю заготовленную мной мы истратили прошедшей ночью. Я попытался собрать дождевой воды из складок полиэтилена, получилось не серьёзно.
И тогда, напрягши свою смекалку, я предложил использовать морскую воду. Частично, конечно… Результат оказался весьма… интересным. Дело в том, что морская вода в нашем супе оказалось условно «частично». Пресной оставалось настолько мало, что она в нём потерялась. Я попробовал кипящее варево на вкус. Всё перешибал йодистый вкус. Тогда я добавил в котелок ударную дозу перца в надежде, что он-то сможет его пересилить.
И вот, суп был готов. Мы уселись на изъеденной временем и непогодой широкой деревянной скамье, взяли по куску ржаного сухаря и с опаской зачерпнули из котелка. На вид суп был красив, с разноцветными вкраплениями, макаронными звёздочками, с пятнами жира на поверхности, но на вкус… Перец вовсе не скрыл вкус йода, он лишь добавил к нему свой сногсшибательный заряд. Варево получилось очень солёным, очень йодистым и очень острым. На мой взгляд – совершенно не съедобным!
Я смог съесть его, но всего три ложки. И их-то впихнул в себя через силу! «Супчик-то … того!» - сказал Миша, с задумчивым видом пережёвывая эту смесь. «Да-а-а», - произнесла Марина, она тоже задумалась. «Вот это да! Такого я ещё не ел, это здорово! Когда ещё поедим суп на морской воде!» - кричал Сергей,.. но сам почему-то ел,.. как бы сказать,.. не бойко! По лицам было видно, что все смирились с мыслью, что сытыми не будут. Но только не Лёша. Лёша печально смотрел куда-то вдаль над нашими головами и ел. Он равномерно черпал ложкой из котелка, подносил её ко рту, вздыхал и отправлял содержимое в рот. Жевал… Глотал… Мы все смотрели на него с восхищением и опаской. Он поймал наши взгляды и произнёс: «Ну не выкидывать же!» Да, мы поняли, что Лёша впрямь сможет съесть всё, если над едой возникнет угроза уничтожения.
Но питаться следовало и нам. «Давайте, наконец, пожарим блины, - предложил я голодной компании, - зря что ли муку-то брали!» Сергей тут же расписал методику, которой мы непременно должны придерживаться при изготовлении блинов, вытащил примус «Шмель» и принялся его раскочегаривать. Марина вытащила на божий свет огромную тяжёлую сковороду. Мы тащили её из Нижнего через все препятствия, пороги – для этого единственного случая. Я приготовил муку. А Миша принёс воды… морской, какой же ещё! Только Лёша не участвовал в этом торжественном процессе, - он сгорбился у котелка. Он ел…
Примус разгорался непросто, были перепробованы самые разные способы введения его в рабочее состояние. Никак! Марина уже замешала тесто. Было добавлено сахара поболе (борьба с солью!). Вот, наконец, и примус запыхтел… Первый блин получился комом. Второй – тоже. И третий, и четвёртый… Мы пекли блины всей командой. Споря, вырывая сковороду из рук друг друга… Каждый был пекарь и знаток блинной науки, а особенно – наш «универсальный солдат», советчик и инструктор по всем вопросам – хозяин примуса. Но блины всё равно не хотели становиться блинами, а только сумасшедшими рваными колобками. Но всё же… всё же… Наши «блины» оказались вполне съедобными! И вкус их был, безусловно, неповторим. Солёные, сладкие, горьковато-йодистые, но – чудесным образом вкусные! А ведь я ещё достал припасенный для особого случая мёд… Примус так и не смог прогреть маринину огромную сковороду, и я предложил бросить это неблагодарное дело, а печь прямо на костре. Сергей воспротивился, было, но мы так и сделали. Дело пошло веселей, быстрей… Вкусней! И к концу блины всё-таки приняли свою природную форму. Эти блины оказались нашей единственной трапезой на сегодня.
Время за интересным занятием пролетело быстро. Вокруг острова по-прежнему было хмуро, сыро. Но угрюмые пейзажи уже не портили нашего настроения. После блинов на душе потеплело, мы вновь стали оптимистами.
ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ
Был уже час ночи. В том месте, где тяжёлое небо сходилось с неспокойной чёрнотой моря, светилась узкая полоска. Там в случайную щелку выглядывало заходящее солнце. И этот яркий огонёк был таким неожиданным среди глухих и неясных контуров неба и моря. Он с непреодолимой силой притягивал к себе взор. Мы стояли и смотрели туда, вдаль, пока, моргнув в последний раз, огонёк не исчез. Что же, пора было на покой и нам.
Я проснулся среди ночи и сразу не понял, что меня разбудило. Свист ветра! Он завывал на разные голоса. Трепал палатку, рвал её края. Остров шумел. Деревья скрипели, стонали, будто какой-то великан выкорчёвывал их из земли. С моря доносился низкий рёв. Шторм? Да, было слышно, как волны бросались на берег, откатывались обратно, с громыханием перекатывая камни. Я лежал и слушал, и понимал, что остальные тоже не спали. Но никто не проронил ни слова. Мы молча внемлели буйству природы.
Утро встретило нас солнцем, но, увы, не покоем. С севера дул жёсткий холодный ветер. Его порывы луком сгибали мелкую древесную поросль, раскачивали толстые сучья коренастых деревьев. И - прибой, прибой, прибой. Ясный, мощный, для байдарок – непроходимый. В такую погоду нечего было и думать о продолжении нашего пути. Появилась перспектива застрять на этом острове надолго…
Мы пропустили утреннюю пищу. Никто даже не упомянул о ней. Мы не гребли, - не работали. Не заслужили харчеваться…
Наступил прилив, и камни, по которым мы весело скакали вчера, скрылись под водой. Прилив подходил не постепенно, но какими-то скачками, волнами. Был он весьма внушительным. Мы наблюдали за ним, сравнивали, обсуждали. А что нам было делать ещё?
Ветер пригнал воды с севера. Я попробовал её: она была очень холодной и гораздо солонее вчерашней (ещё солоней!). И уж эту-то никак не введешь в рацион.
В расщелинах и углублениях прибрежных камней блестела влага. Это дождь попытался сравнять каменную поверхность . Миша взял пластиковую бутыль и отправился на сбор воды. Не думалось, что из этого выйдет большой толк, но воды оказалось довольно. Он собрал её литра три, а при нашей засухе сие было совсем недурно. Мы порадовались было, но среди нас находился Лёша. Он взял одну из влажных ёмкостей в руку. Пристально посмотрел на просвет. Затем изучил другую…
- Гнилая! - заявил он нам. Мы недоумённо посмотрели на него. Его глаза светились, лицо было просветлённым.
- Инфузории! - заявил он нам со счастливым видом и его палец ткнулся в потную поверхность бутыли. В воде двигались какие-то еле заметные живчики.
- Ничего, вскипятим – даже не заметим! - ответил Миша и махнул рукой.
- Будет дизентерия! - возразил Лёша. – Обязательно. Или холера!
- Лёша, котелок же будет кипеть! Всё что там ты нашёл, погибнет! Какая холера! - пытался доказать Лёше его громкий друг.
- Лёша, перестань, что ты за гадость говоришь! - вторили Марина.
- А ещё хуже – брюшной тиф, он смертельный, – восторженно не успокаивался Лёша.
- Вода же нужна, где возьмём другую? – спросил я его. – Или в деревню идти?
- И пойду!
Лёша с мрачным видом поставил бутыль, достал рюкзак и принялся наполнять его пустыми бутылями. Никто не захотел его поддержать, а он не мог не соблюсти свой образ. Образ человека сурового, надёжного и правого.
Деревня Поньгома находилась километрах в трёх от нашего острова в устье одноименной речки. Дороги туда не было никакой, нужно было просто идти вдоль берега. Лёша облачился в Л1, перебрался на материк (отлив превратил Пежостров почти в полуостров) и вскоре его мерно раскачивающаяся фигура скрылась в малахитовых зарослях.
Вернулся он нескоро. С водой, с хлебом, сухарями. Рассказал, как чудно косились на него не привыкшие к подобным явлениям из леса туземцы (не видел он себя со стороны, а то понял бы, что косились бы и привыкшие). Воды он набрал в реке, нет там никаких колодцев, да и зачем они им. А в магазинчике, испугав своим явлением продавщицу, закупил хлеба аж четыре буханки, да сухарей два больших пакета… Куда! Лёша флегматично ответил, что не было надлежащих директив. Что тут было молвить, да, не было…
Странные вещи порой можно найти на морском берегу, вот Миша и отыскал. Розоватый запечатанный полиэтиленовый пакет. Надпись гласила «Drinking Water». Произведено в 9 месяце 98 года в Holzminden. Попробовали воду. Невкусная, застоявшаяся, с запахом полиэтилена. Кто принёс его сюда? Рыбаки? Не думаю, что они пользуются этаким. Всё-таки туристы? Кто ведает…
Раз уж мы задержались в этом месте, я взял фотокамеру и решил обследовать остров - с севера. Я пошёл вдоль берега, прыгая по скользки камням, каким-то полусгнившим брёвнам (похоже, что некогда здесь раскатали сруб).
На расстоянии от берега виднелись коричневые навершии уже подтопленных начавшимся приливом скал. Было видно, как, подходя к ним, пологие волны дыбились, их верхушки вспенивались и с шумом рассыпались в стороны от удара. Море не хотело униматься. Я бросил взор вглубь острова. Метрах в тридцати от береговой черты виднелся упругий зелёный наст. Это стелящиеся ягодники цеплялись за появившуюся на камнях почву. Там и сям были раскиданы острые макушки маленьких нежно-зелёных ростков. Это были совсем молоденькие пихточки, пробивающие себе путь к солнцу. Ветер колыхал этот неровный изумрудный ковёр. Всё кругом было живым, всё жаждало света, влаги, всё росло.
Я сделал несколько снимков, прошёл дальше… Среди расступившихся деревьев виднелось строение! Мы не заметили его с воды, оно было укрыто таёжной порослью. Видно, с умыслом.
Это был солидный сруб. Крепко срубленный, справный. Никакого замка не было, я открыл дверь и вошёл. Только скамьи – лежанки вдоль стен, стол посередине. Но чисто, убрано. Рыбаки?
Перед домом тоже были видны следы хозяйственного человека. Очаг с печкой. Коптили рыбу? Стол, скамьи. Даже рукомойник. С другой стороны сруба, недалеко, в земле чернел провал. Я подошёл: мне открылась большая яма, заполненная пресной водой. По краям она была подернута зеленоватой сеткой тины, но ручеёк, убегавший из ямы, говорил «вода пригодна для употребления» (Хотя Лёша бы, несомненно, нашёл в этом источнике возбудителей всех ведомых ему болезней).
Мы могли бы остановиться здесь, знали бы… Хотя… Нам было совсем неплохо в нашей палатке.
Я вернулся, рассказал о своём открытии, но особенных эмоций не последовало. Все мы уже истомились долгим ожиданием. А море всё не позволяло нам продолжить путь.
Мы всё видели на этом острове, всё сделали, даже дочинили кое-что необязательное на лежащих в ожидании суднах. Случился даже политико-литературный спор, что для походов дело небывалое. Выяснилось, что Сергей носит при себе книгу – «Ледокол» Суворова. Но мало того, он позволил себе заметить, что поддерживает взгляды автора… И был атакован со всех сторон. Оказалось, что он окружён скрытыми до сего момента патриотами и противниками «демократов» (этих, нынешних). Сергей ретировался под таким нежданным напором. А мы замолчали, изумленные сами собой. И только Лёша хранил своё особое мнение в секрете. Да… пора была отплывать!
И вот, натура дала нам шанс. Ветер стих, и море, пошумев ещё немного, унялось. Мы с энтузиазмом бросились сбираться. Казалось уже, что мы обретаемся на этом острове вечность!
Когда мы отчалили, часы показывали 19:45.
Мы пошли в обход Пежострова, проливчик между островом и мысом Губным Наволоком ещё не был наполнен приливом. Солнце светило, море было безмятежным. Было даже жарковато. Но стоило нам выйти на открытую воду, как нас подхватили большие водяные горы. Море опять раскачивало нас на своих исполинских качелях. Вверх… вниз, вверх… вниз. Было весело и страшновато, когда только что идущая перед нашими глазами двойка вдруг опускалась в водную расщелину так, что были видны лишь головы экипажа, а то и они скрывались под вершиной очередной волны. Мы попытались даже снять эту удивительную картинку, закрывая как только можно объектив камеры от опасных солёных брызг.
Так мы и шли, дивясь и любуясь игрой добродушного сегодня Белого моря. Но был среди нас человек, которому не доставляла радости эта морская карусель. Марина. Она панически боялась открытого моря, большой воды. Но и она, стиснув зубы, держалась, гребла. И вот ведь ей повезло - оказаться в одной лодке именно с таким капитаном…
Не раз в тот ночной переход Сергей уводил свою двойку в открытое море. Он брал курс на какой-нибудь приглянувшийся остров, такой далёкий, что его и на карте-то не было, и шёл туда… И тут уж мы могли звать его, кричать, свистеть, делать что угодно, он шёл туда. Благодаря ему нам удалось значительно, на несколько километров, удлинить маршрут, - приходилось погоняться за ним. Раз за разом уходить в море в сторону от маршрута, настигать его, чтобы повернуть. На все вопросы: «Куда тебя несёт! Мы же идём по навигатору, ты-то зачем попёрся в море?!» Он смеялся и говорил, что захотел пойти «мористее». А Марина сетовала, что постоянно одёргивала его, говорила, что они-то на тройке, мол, идут совсем не туда. Но боевой капитан смеялся и повторял: «Мористее, надо мористее!» Кому надо, зачем… Много нервов попортил он нам. Было это ещё и весьма опасно, – так сильно удаляться друг от друга на море. Случись оверкиль одной из байдарок, другая не смогла бы ей прийти на выручку, а температура воды была такой, что долго в ней было не продержаться.
Капитан дарил нам радость общения с природой. Ещё и сама природа решила, что отдаёт нам нынче слишком много ласки. Когда солнце нависло над далёким горизонтом, а лучи его принялись чертить бликующие полосы по колышущейся морской поверхности, ушло тепло. Холодало прямо на глазах. И морские качели уже не казались такими милыми. И солёные брызги перестали приятно освежать лицо. Напротив, они противно холодили кожу, солонили рот, а руки и вовсе стали подмерзать. Удовольствие постепенно растворилось, мы шли на чувстве «надо».
Насколько было возможно, я прокладывал путь от острова к острову, чтобы в любой момент иметь возможность добраться до ближайшего.
Но островки были редки, открытые переходы были всё длиннее (а с погонями тем более). Море по-прежнему заставляло нас карабкаться по валам его тёмных волн. Одежда отсырела от брызг. Солнце закатывалось за горизонт, и всё сильнее холодало. Два раза, когда было уже невмоготу сидеть в тесных отверстиях байдарок, и затёкшие ноги отчаянно требовали движения, мы делали остановки на островах, - плоских каменных скалах, чернеющих над глицериновой, холодной даже на вид, поверхностью. Мы выходили на твердь, ходили, поначалу с трудом разгибая скрюченные ноги, никак не могли приспособиться, - нас всё раскачивала какая-то сила. Потом – смотрели...
Долгий – долгий закат. Он был непередаваемо красив. Жёлто-красный тускнеющий шар уходил за границу мира, за чёрную полосу, очерчивающую далёкий свободный горизонт. Напоследок солнечные лучи внаклон били по вытянувшимся над горизонтом облакам. Расцвечивали их последним багрянцем. Узкие багровые полосы фонтаном разбегались от уходящего светящегося овала. Они ширились, бледнели и, наконец, будто выполнив свою миссию, погружались в бездонную синеву. Казалось, что закатное светило становилось уже, плющилось. Тонкая мутная полоска, закругляя нижний срез, отделяла его от чёткого горизонта. Всё меньше света получало ночное море, всё меньше тепла ощущали мы.
Я распаковал надёжно спрятанный от соленой морской влаги фотоаппарат, снимал. Солнце испускало свои последние лучи. Темнело. И мы, увлёкшись закатом и разминанием затёкших частей тела, чуть не упустили байдарку! Неожиданно быстрый прилив едва не смыл её с плоской каменной плиты, на которую мы её вытянули. Глаз да глаз нужен, когда имеешь дело с (таким) морем.
С уходом солнечного тепла морская фауна оживилась. Серые головы нерпы не раз возникали на нашем пути. Животные выныривали из чёрной морской глади по одному, по два. Непонятно было, сколько их там, под водой. Они будто сопровождали нас, вертели своими запорожскими головами, таращили любопытные глаза, вновь тихо, без всплеска, уходили под воду. А мне никак не удавалось поймать их в видоискатель камеры.
Наконец, возле островов Кислух, я успел несколько раз нажать на спуск. Конечно, ночь, движение,.. но хотелось надеяться, - что-то получится. И там же, проходя над слегка подтопленным мелководьем Кислух, осторожно огибая опасные каменные наросты, поднимающиеся со дна, мы любовались морскими звёздами. Они были ясно видны меж усыпающих рыжее дно камней. Их было много, они были рядом, надо было лишь протянуть руку, чтобы достать со дна их маленькие, с детскую ладошку, тельца с сероватыми изогнутыми лучами.
Наконец, солнце скрылось за горизонтом. Но светлая полоса светящегося над горизонтом неба не позволяла тьме завладеть вселенной. Мы продолжали свой путь. От острова к острову. Некоторые островки при отливе превращались в полуострова, и мы (ориентируясь по карте) тыкались в такие места, возвращались, шли в обход. Гребли, гребли. Мы с Мишей менялись веслом, (ведь их два было на троих), гребли по очереди, грелись.
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
Рассвет встретил нас в море. Солнце коснулось горизонта своей верхней точкой, и сочный взрыв распорол тягучий ночной воздух. Сноп жёлтых искр брызнул на море. По его поверхности мгновенно рассыпались мелкие блёстки и заиграли, переливаясь. И море, почувствовав пробуждение, заволновалось, его голос изменился. Первый пробный порыв ветра разукрасил его поверхность матовой вязью. Начинался новый день.
Я планировал двигаться, пока нам позволяет море. Но вот, после мыса Мягмиострова, море, кажется, решило довершать этот переход. Нам предстояло пересечь большое открытое пространство, там не было ни единого страховочного островка. Именно здесь нас настиг северный ветер. Для начала он лишь чуть коснулся нас своими пушистыми лапками. По спине тут же побежали мурашки, мгновенно почуяв стужу, принесенную будто прямо с полюса. Потом ветер коснулся нас ещё, ещё, уже сильнее. И взялся швырять в нас своими порывами. Море заволновалось. Его мощное мерное дыхание было прервано, и характер волн изменился. Они стали круче, резкими и, что ещё хуже, пытались атаковать нас в борт. Путешествие становилось опасным. Но мы уже вышли на открытое пространство…
Поворачивать обратно? Неизвестно, что хуже. Мы поминутно оглядывались, - экипаж двойки не поспешал, их судно отставало всё больше. Следовало было срочно поторопить их. Ветер усиливался, и море становилось всё более опасным. Я решил подождать отставших, и мы долго болтались почти на месте, лишь чуть подгребая, стремясь уклониться от прямого удара волны в борт.
«Ветер сменился и усиливается, - сказал я подошедшим, наконец, гребцам, - скоро начнёт захлёстывать, надо поспешить. И - не отставайте». Я проговорил это как можно спокойнее, но глаза у Марины округлились. В них появилось смятение. Но она ни словом не выдала своего состояния, лишь молча сжала вёсло и вонзила в воду его лопасть. Да и Сергей, видно, осознал угрозу. Они ушли вперёд так энергично, что мы долго не могли их нагнать. Так, не разделяясь, мы пошли дальше, уже не позволяя себе отдыха. Гребли, гребли, гребли, стремясь как можно быстрее достичь темнеющего впереди берега. Ветер всё усиливал свой натиск, волны вздымались всё круче, на их гребнях появились барашки. Губительные для байдарки. Марина работала руками как заведённая, вот, что значит верный стимул… Потом она призналась, что испытала ужас, когда я произнёс монолог о желательности поторопиться. И вовремя, вовремя мы прибавили. Когда приблизились к Студенцам, наступил критический момент, - волны уже захлёстывали через борт. Мы сходу вошли в пролив между островами и материком, только тут, отрезанный от нас телом большого острова, ветер утих.
Мы искали место для стоянки. Тыкались к берегу то тут, то там. Подходы были неудобными, мелкими, везде торчали острые камни. Берег тоже был каменистым, неровным, никаких признаков стоянок или пригодных для этого площадок мы, как не старались, не видели. Руки скверно слушались, одежда уже давно промокла, мы замёрзли. Наконец, приняв волевое решение, встали, где пришлось. На укрытом мшистыми камнями неудобном берегу. Капитан двойки ругался, критиковал мой выбор, но очень недолго. Сил и у него не осталось. Время близилось к пяти утра.
С трудом мы выволокли вещи и байдарки по осклизлым камням. Было неясно, где расположить наш лагерь. Повсюду глаз наталкивался на мох, лишайник, ягодники. Всё это мягко гуляло под ногами. А под этим зелёным влажным покровом слабо похрустывали некогда попавшие туда полусгнувшие ветви. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы найти и освободить место для палатки. А скоро костёр, весело заполоскавший алыми языками пламени, подарил нам долгожданное тепло. Мы были вознаграждены за долготерпение. И завывающий северный ветер, и опасные холодные волны, всё ещё шумящие где-то, уже казались такими далёкими и совсем «не нашими».
Пока вся команда грелась у костра, я отправился на поиски связи. И нашёл-таки сеть на верхушке большого камня у лагеря. Связь была очень плохой, сигнал то и дело терялся, но она была! Впервые за всё наше странствие. И я позвонил домой (в половине седьмого утра).
Что-то поймать здесь мог лишь мой телефон, аппараты остальных лишь глупо мигали символом антенны (они, мол, искали сеть). Я организовал переговорный пункт для всех желающих. Едва дозваниваясь, - один раз из десяток попыток. Поднимая руку с телефоном повыше и стоя так на каменной вершине.
Вокруг нас лежала краса. Палатка стояла у знатного рыжеватого камня. Он был лобастым и весь украшен живописными пятнами многоцветных мхов. У его подножья жёлтой рябью волновались большие и маленькие цветочные кусты. В его седловине спряталось маленькое ярко-зелёное озерцо ягодников. Они прочно сплелись в единый упругий ковёр, а острые листки торчали из него высоким ворсом. И таких скал было здесь немало. Они были прихотливо расставлены по берегу, прятались в зарослях выступающей тайги. А формы скал заставляли вспомнить тот мощный первобытный ледник, что некогда тащил их сюда, ломая и дробя. Гибкие прутья молодых кустов, небольшие деревца, светлые пушистые пихты и редкие приземистые сосны оттеняли грубую силу этих угрюмых бойцов, создавали баланс между ярким и бледным, твёрдым и мягким, сильным и слабым. Хотя кто мог поручиться, что здесь сильное? Грузная седая скала, стоящая тут тысячи лет, или молодой тонкий стебелёк, тянущий к солнцу свой первый зелёный листок, и своими почти невидимыми корешками дробящий каменную твердь…
Горячий суп, как всегда, пришёлся кстати. Что-то в последние дни (ночи) переходы не прибавляли тепла нашим телам. Тем желанней становились наши встречи с горячим варевом. С кипящим котелком. Да чтобы со струящимся ароматным дымком, да с аппетитно булькающим содержимым… Вот и в этот раз мы, лишь только кое-как приткнулись у кострища, как дружно заработали ложками, ухватив их покрепче заскорузлыми руками..
А когда Лёша уже выуживал из котелка последние приварившиеся макаронины, Марина достала солдатскую (ну а какую ещё!) фляжку.
- Сегодня день рождения у моей дочки. Я подумала, что может кто захочет отметить в походе, вот и взяла,.. - сказала она.
- Да! Это святое! Конечно, надо отметить! Ведь это дочка всё-таки! Святое дело! Святое! – заволновался Сергей.
- Нет, я не буду, - заявил Миша.
- Да ты что! Марина обидится! Надо хоть немного! - начал было возмущаться радетель святых дел.
- Нет, не хочу, - повторил Миша.
- Да ладно тебе, - сказала Марина возбуждённому капитану. – Это ведь по желанию!
А Лёша смотрел на флягу немигающим взглядом и молчал. А потом продул свою кружку от мусора и пробормотал, вздохнув:
- Ну если только день рождения…
Меня не спрашивали, - знали.
Не много же оказалось надо борцам за святое дело. Марина налила им из алюминиевой фляжки. И через пять минут после того, как они проглотили холодную прозрачную жидкость, их глаза заблестели, лица просветлели, и… возник спор.
Как-то вдруг, на ровном месте, вроде и ни о чём. Но сразу – отчаянный, яростный.
- Вы что, как с цепи сорвались! - сказала им Марина. Она и Миша уставились на спорщиков с удивлением. Они не были привычны к картине столь быстрого преображения людей. Но не я. Мне раз за разом приходилось наблюдать его на лёшиных днях рождения, когда спор доходил до высшего накала, чуть не до мордобоя.
- Оставьте, их уже не остановить, - высказался я. – Просто смотрите и получайте удовольствие.
А Лёша с Сергеем махали руками, пучили глаза, кричали. Всё громче. Предмет спора менялся через каждую пару фраз. Им было всё равно о чём, лишь бы что-то доказывать своему апоненту. Они пытались втянуть и нас.
- Нет, нет, вы уж сами, - замахала руками Марина. И они продолжили – сами. Кто бы знал, что Лёша может быть таким буйным. Может! Ну а Сергей… Он был особенно…(как бы выразиться помягче) хорош. Видать совсем укатали сивку крутые горки!
Когда мы улеглись спать, солнце стояло уже высоко. Мы окончательно перепутали день с ночью. Да и как было не перепутать, когда ночи в этом краю были так светлы и тихи, а дни так неспокойны и ветрены.
Так мы проспали день, поднялись (нелегко) только во второй его половине.
Едва продрав глаза, потянувшись и осмотревшись, я опять полез с телефоном на скалу. Связи не было. И я долго перебирал здешние высотки (лазил даже на триангуляционную вышку, оказавшуюся поблизости), пока не поймал сеть. Позвонил.
Подошла Марина, попросила связать с домом. С трудом, но дозвонились и туда. Она позвонила своей матери. Рассказала ей как здорово тут, в карельском доме отдыха, вот только звонить неудобно... А какие тут белые ночи! Сейчас вот она на экскурсии на Белом море. Волны, птицы… Нет, нет, не холодно, - не мёрзнет. Ноги не мочит, ходит в шерстяных носках... Кормят хорошо, тут свой повар. Прекрасный! Пища очень вкусная, и очень оригинальная… В общем, всё отлично. Ещё на Соловки, наверное, повезут. Да, нравится, да, в восторге, приедет подробнее расскажет...
Эх, не знала её мама, как Марина «не мочила ноги», сидя по пояс в клокочущей воде, когда байдарка села на обливняк. Как она «не мёрзла», болтаясь в Белом море ночью, в захлёстываемой солёной волной байдарке. И какая «оригинальная» пища на морской воде была на Пежострове… Но в главном она не слукавила, – всё было отлично!
Удивительно, как немного здесь было тех мелких летучих кровопийц, что постоянно (хоть и безуспешно) стремились испортить нам праздник. Ведь место здесь низкое, влажное. Наверное, им не по нраву была солёная вода, не выводилось им в ней. Ну а мы были только благодарны Белому морю за его - такое солёное - тело.
Я вынул из сумки свой Кэнон, ухватил покрепче его тёплый чёрный бок и полез на камни. Резина испытанных кед помогла мне живо взобраться по крутой плешивой поверхности скалы. Я оглянулся кругом и вновь убедился, что здешний берег был особенен, как-то по сказочному живописен. Хоть здесь и чувствовался уже человеческий дух (и связь бывала, да и катерок раз заметили мы в проливчике), но природа была настоящей, кондовой. И камни, и зелень были нетронутыми, ядрёными. Хотелось смотреть на них, любоваться, трогать и ощущать ладонями их шершавость и упругость, тепловатую влажность. И точно знать, что это сочится жизнь.
Я лазал по скалам, пристраивался к нагретым солнечными лучами каменным выступам, менял объективы, снимал. И понимал, что на снимках, увы, не сохранится настоящий образ того карельского уголка. Этот удивительный запах тайги вперемешку со свежим йодистым морским духом, шорох ветерка в мягкой хвое податливых пихт, недовольный говорок набегающих на каменные окатыши волн. Но знал я и то, что всё это останется со мной, и стоит однажды взять в руки одну из этих фотографий, как всё-всё вернётся, возникнет из незнаемых глубин памяти. И я вновь – непременно - окажусь здесь…
Я вынул блокнот, ручку и задумался. Надо было вести путевые заметки, не хотелось… Я уныло посмотрел на карту: наш путь близился к завершению. Осталось совсем немного, а так не хотелось расставаться со ставшими родными озёрами, протоками, порогами,.. Воньгой, морскими берегами. И с сушью, и с сыростью, с холодом и с палящим солнцем. Не хотелось! Где-то в груди сосало чувство неудовлетворённости, влекло продлить ещё наше путешествие, ещё… А карта… Она обещала всего день пути. Всего один день!
В лагере не было заметно оживления. Все вяло бродили по камням, что-то делали неважное. Маялись. По всему выходило, - пора было в путь.
Ветер стих, сгинули и те волны, что ночью загнали нас сюда. Мы решили перекусить и отправляться. Тем более, что мы давно смирились с ночным образом жизни. Хотелось этой ночью дойти до Кемской губы и встать где-нибудь перед Кемью – конечной точкой нашего путешествия.
Итак, очень неспеша загрузившись, без четверти одиннадцать вечера мы отвалили.
Я до последней минуты стоял с фотоаппаратом в руках, ждал нужного солнца. Увы, потребный свет так и не появился, я сделал последние снимки как есть и упаковал камеру. Надобно было идти.
Мы двинулись вдоль пролива, отделяющего Студенцы от материка. Думалось, как там, в открытом море, спокойно ли оно? Но наши опасения были пусты. Таким, как в этот раз, Белое море мы ещё не видали. Его широкая гладь была идеально покойной. Ни одна, самая незначительная, волна не беспокоила его тишину. Казалось, мы были единственными на его необъятной груди. И носы наших байдарок прочертили нетронутую морскую кожу. В стороны тут же протянулся невысокий ровный бугорок. От него как паутинки густо ответвились тоненькие изогнутые складки. Я внимательно пригляделся к изумительно ровной поверхности. Множество таких тоненьких, почти незаметных, складочек морщинили её тёмную глубокую синь. Она вся была причудливо испещрена этими постоянно меняющимися полосками, будто кто-то накинул на неё воздушный кружевной платок. И – ни ветерка, ни звука, ни движения. Даже морские птицы не решались нарушить этот зачарованный мир.
Мы шли рядом, подгребая неспешно, переговариваясь редко и в полголоса, - на нас тоже действовало нынешнее колдовство беломорской ночи.
Даже Сергей, такой неистовый давеча, на этот раз не делал попыток уйти в открытое море.
Я сделал попытку позвонить домой. Вызов шёл, но никто не снял трубку. Поглядев на светящийся циферблат своего Востока, я уразумел. Была полночь, все спали. Да,.. там, дома уже созрела клубника, а в этом северном краю только-только зацветала черёмуха. Мы видели её тут не раз, с чёрными руками суховатых ветвей, с первыми белыми цветками.
ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ
Мы не торопились. Солнце мягко освещало нам путь, повиснув над далёким горизонтом. Появились морские чайки, они скользили над нами, своими резкими криками разрывали тишину. И ещё - плеск вёсел, - это всё, что было слышно на море в этот тихий ночной час. Мы наслаждались всем этим, вздыхали полной грудью морскую свежесть, мы радовались жизни, счастью присутствия. Здесь, сейчас.
А на мелководье (их довольно случилось в эту ночь) мы вновь встретились с морскими звёздами. Много, много их лежало на проплывающем под нами дне. Некоторые были недвижимы, другие двигались, - будто сжимались светлые детские ладошки. Желтоватые, коричневатые. Они видели нас, эти маленькие обитатели Беломорья. Досадно, что они были недоступны стеклянному глазу фотокамеры.
Вот мы обошли длинный остров с оригинальным названием - «Октябрьской революции» (как же он назывался испокон?), нам открылся вид на большой, почти безлесный остров Як. Мы подходили к Кемской губе.
К часу красное тусклое светило закатилось за горизонт, наступила пора туманов. Как обычно в это время, температура упала. Лилейная пелена быстро поднималась с ровной воды. Мы вошли в её холодные клубы, сырость тут же пробралась под одежды, неприятно зашевелилась там, стало знобко. Голоса стали глуше, даже крик, преодолев всего несколько метров, в бессилье падал в воду. Мы продолжали грести.
Здесь, в основании залива, обитали лебеди. Их здесь не трогали, и они жили тут, рядом с человеком. Эти прекрасные белые птицы казались в разрывах тумана большими кусками пенопласта, качающимися на сером натянутом холсте. Только слабое движение призрачных изогнутых шей выдавало в них птиц. Два раза мы приближались к стаям, два раза лебеди, разгадав, что мы идём быстрее их, лениво поднимались на крыло, плавно, нехотя живым белым облаком перелетали дальше. И вновь превращались в пенопластовую россыпь.
Мы шли по губе. Справа по берегу появились технические сооружения. Я правил к противоположному, теряющемуся в тумане, берегу. В том месте на карте располагалось большое зелёное поле, и я надеялся найти там место для последнего ночлега. Движение к цели было долгим, неприятным. Мы с Мишей по-прежнему менялись веслом. Солёная влага протекала сквозь резиновые уплотнители вёсел, обдавала холодом кисти рук, её струйки проникали дальше, под рукава. Было неуютно и скверно.
Стоило сойти с фарватера, как из воды вытягивались опасные камни. Видно было, что в отлив тут вырастала целая каменная россыпь. Двойка опять отставала, но мы не замедляли ход, следовало быстрей найти место для стоянки, да и море по-прежнему благоволило нам, было спокойным как никогда. Сквозь мглистую сырость мы приближались к самому узкому месту губы, тут должен быть мысок, на который я метил. Но вот, при подходе к нему мы натолкнулись на несколько небольших островков. Они мне приглянулись, и решение было переменено. «Пожалуй, встаём на острове, вот на этом, он, кажется, пригодней!» Часы показывали четверть третьего.
Мы вытянули байдарку на большие скользкие камни и разбрелись по берегу в поисках места для последнего бивуака. А из густого морского тумана только вычерчивался неясный контур второй байдарки.
Остров был совсем небольшим, с очень неровной поверхностью. Повсюду виднелись большие плоские плиты, выпирающие на поверхность под разными углами. Между ними – суховатая древесная поросль. Найти место для палатки оказалось непросто. И я прикладывался то к одному, то к другому месту, пока не нашёл сравнительно пригодное. Потом расчищал, ровнял его, ставил палатку. И долго не мог развязать узелок на её растяжке, - ну никак не слушались закоченевшие пальцы, так, что я даже рассмеялся. А остальные, зябко заворачиваясь в одежды, носили вещи, вытаскивали байдарки, собирали хворост. Всё было как обычно, но в воздухе витало особое ощущение. Необычное для нас: ощущение «в последний раз».
Миша разводил костёр, Лёша рубил дрова, Марина готовила место для еды, вынимала посуду, резала хлеб, щипала слипшиеся макароны. Я с фотоаппаратом в руках примерялся к пейзажу. Сергей метался вокруг с весьма серьёзным видом, носил что-то от байдарки, но не забывал о нас. Вот, в очередной раз появившись у очага, он заметил: «Миша, так костёр не разжигают! Ты с той стороны подкладывай, тут же сдует ветром!» Потом он повернулся к Лёше: «Кто же так рубит! Ты ногой придави… Дай-ка!» Он что-то подобрал, повернулся уходить, но, взглянув на Марину, заметил: «Да ты вот здесь ставь, тут же упадут! А сухари прижми камнем! Не так надо отщипывать, возьми в другую руку!» И пошёл было,.. но заметил меня: «Не здесь! Вот оттуда надо снимать! Там лучше вид!» Потом повесил пустой (!) котелок на огонь и с чувством выполненного долга удалился. Мы замолчали, переглянулись и – рассмеялись! Никого не оставил без указания наш мастер на все руки.
И вот, на самом берегу пылал костёр, над ним покачивались наши боевые закопченные котелки, а мы собрались в тесный кружок. Мир замкнулся вокруг нас. Туман на глазах заполнял последние пятна открытого пространства. Стальная водная поверхность размывалась, теряла цвет, смазывались последние ясные штрихи. И скоро в мире остались только мы и зыбкая белесая стена вокруг, подсвечиваемая неровным пламенем нашего костра. Сквозь эту алебастровую пелену временами прорывались контуры длинного узкого мыска, убегающего с острова в белое никуда.
Мы негромко беседовали, я фотографировал. В голове Сергея уже метались мысли о следующем походе. Он предлагал маршруты, настаивал на размещении экипажа… «Да погоди ты, надо ещё закончить этот», - успокаивал я его. «Да нет, надо заранее определиться! Вот ты, Марина, пойдёшь, а ты, Миша?!» - настаивал он. «Отстань! До чего же назойливый человек!» - махнула рукой Марина. А Миша пожал плечами и приподнялся подбросить в костёр поленце.
Мы ели, примостившись на холодных каменных плитах. Они служили нам и столом, и скамьями. У нас ещё оставался лук, чеснок, я выложил его весь, больше не надо было экономить. Жаль, не было рано закончившейся горчицы. Когда у котелка остался один Лёша, и дело дошло до чая, Сергей смущённо потёр нос и осторожно спросил:
- Марина, там у тебя ещё оставалось?..
- Чего осталось? – обернулась Марина.
- Ну… что ты там вчера… из фляжки?..
- А вам вчера мало показалось?
- Ну… осталось? – не унимался Сергей.
- Ну осталось!
- Так может мы… того? Последний день…
- Да мне не жалко, только буянить ведь опять будете!
- А разве мы буянили? Мы ведь мирные! Марина?
- Да пожалуйста! Но смотрите, только… - Марина погрозила пальцем. Она вынула фляжку откуда-то из глубин своего рюкзака. Спросила:
- Ты один, что ли будешь праздновать?
Лёша заинтересованно блеснул глазом и молча приблизился.
- Вот и Миша, наверное, будет! – махнул рукой Сергей.
- Нет, не буду. Мне чая хватит.
Лёша пододвинулся ещё и достал кружку.
- Ладно, берите, - Марина протянула фляжку.
И было-то в этой фляжке грамм по сто пятьдесят на брата, но действие этих граммов вновь оказалось убойным.
Через пять минут разговор пошёл живее. Вот Сергей уже начал задевать Лёшу. А у того появилась живость в членах, он взбодрился. Начал отвечать, спорить, доказывать свою всегдашнюю правоту… Вчерашняя картина повторялась. Мы вновь попали в театр двух актёров - на комедийное представление.
Они спорили о том, кто как проходил пороги. Причём каждый доказывал, что противоположная сторона (а Лёша тут «представлял» тройку, Сергей – двойку) преодолевала их… лучше! Меж ними развернулся этакий «мазохизм-спор».
- Нет, вы прошли его даже кормой! А я – сел на камень, не смог! А вы – легко! – кричал Сергей.
- Нет! – отвечал ему Лёша. – Ты шёл один в байдарке, я тебя уважаю за это! А мы кильнулись на ровном месте! Мы не сумели!
- Вы здорово шли! Отлично! Я видел! Да ещё на тройке, а у меня так не получилось! Я хуже, хуже!
- Нет, я хуже!
Марина смотрела на них печально.
- Всё, марсу больше не наливаем, - вспомнив бородатый анекдот, сказала она, подумала и добавила, – сникерсу тоже!
После того, как буйные друзья обсудили, кто из них худший рулевой, они приступили к признаниям в любви. Объектом для начала выбрали меня.
- Если бы не он, - Сергей махнул рукой в мою сторону, - ничего бы не было! Только благодаря ему мы тут собрались!
- Да ты не был с ним, когда было действительно тяжело! А я был! Я его уважаю! – вдруг возмутился Лёша.
- Нет, я его уважаю! Я ведь вижу...
- Нет, ты не знаешь! А я знаю! Если бы ты был там, тогда бы и говорил!
- Лёша, но я же представляю… и уважаю!
- Нет, ты не можешь представить! Там было такое, что...
И так – круг за кругом. Потом они рассказали друг другу, какой достойный человек Миша, и как они любят и чтят его, что «они не знали», а потом «поняли» и теперь «уважают». В завершение они всерьёз взялись за Марину. Лёша провозгласил, что таких отважных дам он не встречал, ну и, конечно же, что он её «уважает» и как товарища, и как женщину (?), и как походника, и как Бог знает кого ещё. Но особенно тут преуспел Сергей. Он рассыпался в восхищениях, что Марина «такая стойкая», что она «ни разу не пожаловалась», что она так мужественно переносила все тяготы, что она такая-растакая, что просто сил нет… Он её так уважает, так уважает… Он говорил, кричал об этом, размахивал руками, глаза его блестели, лицо раскраснелось. Лёша тоже кричал, что уважает её, и ещё больше, гораздо больше…
Через некоторое время Сергей вконец разошёлся.
- Куда, куда мы пойдём в следующий раз! – кричал он. – Я возьму с собой свою жену! Она тоже стойкая, она пойдёт! Мы пойдём вместе! Вот увидите! Она тоже не жалуется! Она такая же, как Марина! Такая же!.. Такая же!..
И Марина не выдержала.
- Замолчи! Ты чего болтаешь! – сверкнула глазами она в сторону Сергея. – Какая ещё такая же! Какая угодно она у тебя, но не такая же!
И добавила ещё что-то грубое…
Но Сергею было уже море по колено. Он никого не слышал. Бегал, кричал, и уже (было и такое…) - не только цензурное. Лёша отслеживал его красными возбужденными глазами, хватал за руки, тоже кричал… Мы поняли, что спектакль перестал быть камерным. Поняли, что пора спать.
Я внимал представлению, но не забывал о другом спектакле, разыгрываемом природой вокруг нашего островка. Где-то далеко-далеко из-за горизонта поднялось солнце. Оно было по-прежнему скрыто за плотной молочной занавесью. Но постепенно лучи ночного светила возымели действие. Туман начал движение. Он струился всё быстрее, быстрее. Его плотные слои скользили над мутной морской поверхностью. Одни скорее, другие медленнее. Они поднимались, опускались, смешивались. Неясное зарево просветило клубящуюся белесую стену. Сразу стало ясно, что туман неоднороден. Его плотные части, проходя перед нами, затягивали размазанное желтоватое пятно, потом оно вновь появлялось, и вновь исчезало. Но вот – первый проблеск небесной синевы, ещё невнятной, призрачной. Вот он пропал. Появился, расширился… Всё преображалось ежеминутно. Я заворожено наблюдал за утренней игрой натуры и - снимал. Снимал. Снимал… А пейзажи менялись, менялись, менялись… Я заставил себя прекратить, сказал себе «стоп»! И, тоскливо оглянувшись на повеселевшее море, полез в палатку. Было уже пять утра. Завтра (хотя «завтра» уже давно наступило) нас ждал трудный день. Надобно было поспать.
Но так просто уснуть нам не удалось. Долго, очень долго с улицы слышались крики «сладкой парочки». Угомонились они не скоро. И даже когда, казалось, там, за бортом палатки, наступил сон, нет-нет, да раздавался спорадический вопль неуёмного «марса».
Когда мы встали в половине двенадцатого, то нашли их, кое-как приткнувшихся в спальниках, скрюченных в противоестественных позах. Видно, что и во сне они боролись друг с другом, пока их обоих не осилил сон.
В палатке было весьма жарко. Солнце поднялось высоко, било в упор, и парниковый эффект не замедлил… В палатке жарко, но за её пределами было совсем не тепло. Знакомый порывистый северный ветер с разгону нападал на деревья, трепал листья, травы. И было б совсем студёно, скройся светило за тучки. Но небесный свод был ясным, открытым и синим.
Разбудить спорщиков стоило труда. А проснувшиеся они были вялыми, лица их унылыми, глаза тусклыми. Где тот задор, где давешняя живость в членах, где азарт, где мысль, мощь убеждения? Нет, уже совсем другие люди поднялись со своих лежбищ. Они смотрели на нас несчастными глазами, в них читалось «ради Бога, не трогайте нас, ничего не говорите, только оставьте в покое»! Горемыки…
В последний раз мы развели огонь, последний раз зачерпнули из котелка походной каши. И обсудили будущее. Трое – я, Миша и Марина решили идти на Соловки, ну а оба больных капитана – немедля домой. Причины называемые ими были несущественными, они просто не хотели… Да и Марина своей фляжкой, видать, окончательно подкосила их силы.
Я вытряхнул продуктовый рюкзак и разложил на камнях оставшееся продовольствие. Еды было ещё на несколько дней. Закончились только консервы, именно сегодня мы взрезали последнюю банку. Крупы, макарон (хоть и «кусковых»), соевого мяса, ещё кое-чего было. Мы опять преодолели путь быстрее планируемого. Что ж, лучше так. Вытащил на свет божий я и медикаменты. Пытался и их поделить, никто не брал, только Лёша. Это разумелось, - больной, больной Лёша…
Я посмотрел на море. Отлив был мощным. Вода просто ушла. Дно было видно далеко, до самого берега. И тот длинный узкий мысок, что ночью рассекал туманные вершины, покоился на рыжем каменистом плато. Всё изменилось вокруг, ничего сказочного не осталось в этом залитом солнцем каменистом уголке. Но и сейчас он был красив. Красив другой, праздничной и открытой красотой. Я, вздохнув, вытащил фотокамеру и шагнул в зелёные заросли.
Природа уже не была той северной, строгой, которую мы привыкли знать на своём пути. Не было уже сивых камней, пёстрых мхов, корявых низкорослых сосен, упругого ковра ягодников. Всё это осталось на карельском севере. Здесь камни были голыми, бурыми. Деревья беззаботно шумели богатой листвой. Трава была высокой, многоцветные неизвестные нам цветы разукрашивали её зелень. Здесь чувствовалось больше весёлой жизни, больше солнца. Здесь был без малого «юг».
На другой стороне острова широкие каменные террасы ниспадали на обнажившееся дно Кемской губы. Следы человека были различимы там и тут. Рыбаки. А за неширокой синей полоской отчётливо виднелась Кемь… А воздух уже был далёк от ещё вчерашнего. Было грустно…
Мне не хватило этих дней, хотелось продлить их ещё. Мне оказалось мало мирных карельских озёр, мало неистовых воньгских порогов, мало пушистых пихт, мало седых камней… Я не хотел возвращаться в шумный мир машин и людей. Я хотел зажмуриться и броситься в карельское безмолвие, прижаться к её телу, опять ощутить таёжный дух, ощутить ледниковый вкус её воды... Увы! Сказка кончалась. Я повернулся и пошёл в лагерь.
Мы увязали свои рюкзаки по «поездному», разобрав каждый своё имущество. Котелки, крючья, посуду, палатку, чехлы, жилеты, шлемы, всё-всё… Радости не было. А ветер всё усиливался, гнал очень неприятную волну.
Перед самым отплытием я совершил символический жест, - повесил на сук дерева прошедшую со мной огонь и воду кроссовку, пару которой утопил на первых порогах. И положил в неё запечатанную скотчем записку нашим последователям. «Прощание с Карелией» состоялось.
В последний раз мы бросили взгляд на остров и в четвёртом часу пополудни отчалили. Марина села в нашу тройку, она отказалась идти в одной лодке с Сергеем, видать и у неё имелся предел…
Стоило нам отдалиться от острова, волны словно взбеленились. Они набрасывались на байдарки, обдавали нас снопами искрящихся на солнце брызг. Мы упорно продвигались дальше. Становилось всё хуже. Волны били в борт, раскачивали байдарку, разворачивали её, силились опрокинуть. Ветер усиливался, его порывы добавляли своей прелести. Стало немного не по себе, не хватало ещё перевернуться в самом конце, уже в виду города, да со всем добром… С трудом мы с Лёшей справлялись с атакой стихии. Тужились, выгребали. Подошли поближе к правому (теперь – левому, мы уже шли против течения Кеми) берегу, стремясь укрыться от ветра. По обоим берегам тянулись постройки, - мы вошли в мир людей.
Вот и устье реки Кеми… Оно было непроходимым. Это стало очевидно, когда мы подступили поближе. Очень мелко, очень быстро, очень бурно. Шивера с тьмой частых острых камней. Не выходить же, в конце концов, тут из байдарки, чтобы поработать бурлаком и продрать ей дно. В городе-то... Позже мы убедились, что были правы, - подобной река была в черте города куда ни глянь. Я решил попробовать пройти через узкую протоку справа. Мы свернули туда… И встретили тупик. Вода уходила в трубы, а дамба над ними вела в городской парк. Что же, похоже, что нам было не дойти до железнодорожного моста, что именно тут мы и закончим свой путь, своё карельское странствие.
На берегу нас уже встречали любопытные, они охотно советовали, где лучше пристать, выйти. Мусор, стёкла… город... Мы причалили у основания бетонной лестницы, уходящей от воды в парк. Причалили в последний раз…
Началось шоу. Стрелки часов показывали около половины пятого. Местные жители, гуляющие в этот час по парку, собрались в изобилии. Парочки, семьи с детьми, дети побольше. Все они с удовольствием наблюдали как мы выгружались, носили пожитки, вытаскивали байдарки, и, самое занимательное, разбирали их. И – пересуды, вопросы, советы, рассказы… Сергей и тут оказался на месте, конечно, именно он выступил нашим пресс-секретарём. Маленькие дети забирались в полуразобранные байдарки, надевали шлемы, брали вёсла,.. отказывались вылезать. Одним словом, мы собирались.
Миша пошёл на разведку. Выяснилось, что если мы хотим побывать на Соловках, надо было спешить. Лёша с Сергеем ещё раз отказались. Значит, - решено, нам предстояло разделиться.
Последний кадр мы сделали у своих баулов на фоне каменного парапета парка. На наших лицах блуждали дежурные улыбки. Но не было радости. Мы завершили задуманное. Мы получили то, что искали в таёжном карельском краю. Теперь мы знали, какие они, северные карельские озёра, мы встретили и одолели пороги своенравной Воньги, мы вкусили сполна холодного солёного духа Беломорья, нас обнимали и вели его удивительные белые ночи. Да, мы получили, что искали, но было печально…
Трое - я, Миша и Марина были готовы.
- Ну, пока! Счастливо добраться! – сказали мы Лёше с Сергеем.
- Счастливо! Встретимся! – ответили они, махнув руками.
Мы зашагали к выходу из парка. Я оглянулся.
Две сгорбленные фигуры шевелились над рёбрами похожей на рыбий скелет байдарки. За ними, дальше, выше разлилась холодная морская синева. Я посмотрел ещё выше, за горизонт. И на мгновение мне показалось, что я увидал фиолетовые озёра Карелии...
Они улыбались.
Походные фото можно посмотреть здесь:
Перевалило за полночь. Мы покинули архипелаг Солодушных Луд и продолжали путь, срезая губу Нечаева. Вдруг между нашими идущими параллельным курсом байдарками вынырнула чья-то усатая морда. Кольчатая нерпа! Морда удивлённо посмотрела в одну, в другую сторону, недовольно фыркнула (понаехало тут невесть кого, мол) и скрылась под водой,.. исчезла. Да и как ей было не ретироваться, когда ночную тишину разорвал скрежет дикого вопля: «Тюлень!!!» Прости, симпатичное животное, это он не со зла…
Нам хотелось найти тот остров с родником и стоянкой, о котором свидетельствовало описание. Он должен был быть ближайшим к мысу Безымянный Наволок. Увы! Преодолев открытое пространство, мы достигли мыса. Вот один островок, другой. Они были большими голыми камнями, поднимающимися из воды… Ни о каких родниках тут не могло быть и речи. Вновь описание подвело нас. «Где же остров с родником?! - вопрошал Сергей. – Ты ведь говорил, что он здесь!» «Это описание говорило», - отвечал я. «Но где он тогда, уж пора вставать!» - не успокаивался он. Я предположил, что с родником, это остров Куземский. Он был километрах в полутора-двух в стороне. «Пойдём лучше дальше, не будем отходить от маршрута, найдём же что-то, в конце концов!» - предложил я. «Пошли, пошли, нечего тормозить», - поддержал Миша. Так и сделали.
Повернув почти на девяносто градусов на юго-восток, мы вдоль редких небольших островков направились к далёкому тёмному пятну, там согласно карте, рядом с мысом Губным Наволоком, должен был находиться Пежостров. Ещё недавно светящийся небосвод чернел на глазах, он становился недоброго глубокого тёмно-синего цвета. Становилось неуютно. Солнце закатывалось за горизонт, с моря веяло стужей. Кисти рук, сжимающие сырой металл вёсел, посинели, не чуяли ничего. Ноги во влажной обуви были не в лучшем состоянии. По всем приметам пришло время для стоянки, но её надо было ещё сыскать.
Когда мы, наконец, дошли до острова, то, казалось, готовы были вставать уже где угодно. Пежостров не показался нам слишком привлекательным местом. Береговая полоса его была составлена из большой россыпи окатанных морем камней. Они были самого различного размера, от спичечной головки до гигантов ростом с человека. Выход был неудобным: мелко, склизко. Едва выбравшись из байдарки, я с удивлением обнаружил, что совсем не чую ног! Так, как на ходулях, я и бродил по гладким мокрым валунам, вытягивал наше судно, носил вещи.
Комаров здесь было довольно, хоть это и не волновало нас боле. Но была и хорошая новость: на берегу мы обнаружили оборудованное для стоянки место. Очаг, какие-то импровизированные скамьи. Видно, тут было рыбачье место, ибо наши братья туристы сюда уже не добирались. Все описания заканчивались железнодорожным мостом, нежилой деревней Воньгой, и лишь одно – тем не найденным нами островком с родником. Преодолев последний посещаемый нашими предшественниками рубеж, мы были теперь первопроходцами. И смотрели вокруг незашоренными ничьими мнениями (описаниями) глазами. А эти глаза увидали большой лесистый остров в широком каменистом кольце. Море неспешно накатывало на обточенные камни свои солёные валы. Слабый ветерок шевелил хвою плотно стоящих деревьев. А почва крылась под упругим покровом мхов и ягодников. Проливчик был совсем маленьким, за ним темнели приземистые деревья мыса.
Мы торопились развести костёр, всем хотелось скорее согреться. Хотелось его живительного огня. И Лёша, на этот раз даже не взглянув на синеющее днище перевёрнутой байдарки, горбясь отправился за дровами. Его сутулый горький силуэт долго мелькал меж пихтами. А Миша, согревая руки дыханием, негнущимися пальцами щёлкал зажигалкой, - уже разжигал маленький, сложенный из сухих веточек, шалашик. И когда появился первый огненный язычок, и первая сизая струйка устремилась в тёмно-синее небо, непобедимая сила потянула нас всех к этому источнику. Ну а я всё ставил палатку, безуспешно соединяя её многочисленные сочленения нешевелящимися руками, Пальцы никак не могли ухватить скользкие углепластиковые секции, алюминиевые колышки выскальзывали, а шнур никак не хотел завязываться. Никак! Доходило до смешного…
Но как бы не было неприютно, я, разделавшись со своими делами, не мог упустить такого случая и не запечатлеть на плёнку эту знаменательную ночь, ночь нашего выхода в море.
Но вот, наконец, мы собрались у пылающего во всю силу огня. Палатка была поставлена, вещи свалены рядом с ней высокой кучей, что-то из вечно мокрого развешано на высоко перекинутом над очагом шесте. Поставил я на раскалённые камни свои насквозь промокшие кеды, носки,.. и вскоре один из них погиб в огне... Впрочем, я не удивился, - так бывало в походах всегда. Мы сбились кучкой, грелись… Думать не хотелось. Слабый шум морского прибоя доносился до наших ушей, шорох хвои, неясные лесные звуки… И было нам – хорошо.
Горячий суп в ту ночь был особенно вкусен. Как хорошо, что у нас был лук. Мы откусывали с хрустом его пахучую сочную плоть, черпали ложками дымящуюся гущу из котелка. И ели. С салом, изумительными чёрными сухарями. Организм, казалось, таял от удовольствия. Такое горячее, вкусное после такого холодного, сырого…
Спать мы улеглись только около четырёх, когда солнце уже вовсю путешествовало от горизонта, начиная долгий сегодняшний путь. И на этот раз в полотняном квадрате палатки мы были все впятером. Что-то помешало Сергею устроиться в спальнике на воле. Что, интересно, не холод ли? Мы впихнулись в пространство палатки плотно, подобно сардинам в банке. Было тесно и… весело. Каждое слово, даже междометие вызывало очередной массовый приступ. Необъяснимый и «неправильный» смех долго не умолкал. Только Миша уже сопел в своём мешке, сдавленный со всех сторон сотрясающимися от припадков неудержимого хохота телами. Впрочем, сие массовое помешательство можно было объяснить: непременно должна была состояться разрядка после такого долгого движения в полузамёрзшем скрюченном состоянии. Мы смеялись, смеялись и - уснули.
Пока мы почивали «ночное» солнце прогрело палатку, превратив её в парник. Мы расстегивались, раздевались во сне. Но спали, спали, так и проспали до полудня.
Утром прошли два небольших грибных дождика, освежив наше пристанище. Но нам с Мишей захотелось большего. Солнце ярко светило, шумело море, выкатывая волны на прибрежные камни. Как тут было устоять, не искупаться. Мы разделись, и в воду! Вода была холодной, солёной-солёной! Не такой как в Воньгской губе. Я понырял, с наслаждением порезвился в этом удивительном прозрачном рассоле. Когда ещё придётся поплескаться в Белом море! Вот теперь можно было сказать, что мы освежились. Никто более не поддержал нас в этом порыве. Сергей и Марина, улыбаясь, смотрели на нас и машинально кутались в свои одежды. Они подбадривали нас с берега, но сами в воду не лезли. А Лёша… Он взирал на наши пустые забавы долгим печальным взглядом. Он ничего нам не сказал, лишь тяжело вздохнул, - разве понять грубым и несерьёзным нам, трепетные нюансы его тонкой души.
Мы не успели позавтракать, точнее было бы сказать, пообедать, лишь развели костёр, когда опять потрусил дождик. Прекратился. Подождал и пошёл вновь.
Костёр погас. А дождик подумал и припустил уже без перерывов. Тотчас потемнело, казалось, что небо над нами опустилось, что беспроглядные рваные тучи задевают верхушки деревьев у нашей палатки. Дождик сыпал. Мелкий, совсем не сильный, но долгий, нудный.
После порогов Воньги у нас оставалась последняя плёнка. Ей мы накрыли высящуюся у палатки груду наших вещей. Подоткнули полиэтиленовые края, чтобы не вырвало ветром и (а что нам ещё оставалось!) спрятались под покровом палатки.
Дождь барабанил по намокшей поверхности. Мы надеялись, что вот-вот этот барабанный бой закончится, и мы сможем продолжить наш путь. Куда там! Мы сидели, беседовали о том – о сём. Дождь частой крупой сеял по палатке мелкие капли. То широкой полосой обсыпал её спереди назад, то сыпал узенькой полоской, поперёк. Вот он, будто прицеливаясь, кидал по одной крупинке, а потом принимался швырять целыми горстями. И, словно вдохновившись нашей беспомощностью, брался хлестать струями. Он забавлялся.
Разговор постепенно утихал, перерывы между фразами становились всё длиннее. Кажется, мы смирялись с неизбежностью – ждать. Вот Марина улеглась поудобнее, Сергей приткнулся куда-то под мишино плечо, Лёша завернулся в телогрейку. Разговор стих сам собой, слышался лишь стук дождя, да чьё-то тихое сопение.
Я лежал, накрепко прижатый к краю палатки.
Я дремал, когда мне на лицо упала большая холодная капля, и вдогонку ещё одна. Сон как рукой сняло. Значит, дело началось: палатка уже протекла. Я осмотрелся, мокрые пятна темнели на спальнике под сетчатыми окошками палатки. Это было худо. Я не раз был свидетелем (и непосредственным участником) того, к чему приводит промокание палатки. И я прекрасно помнил те капли на её стенках, постепенно превращающиеся в струйки, и - обширные лужи на дне. Этот доводящий почти до отчаяния палаточный потоп, когда всё вокруг мокнет, медленно, неуклонно, и некуда деться, - дождь! Обыкновенно я всегда покрывал палатку полиэтиленовой плёнкой. Сейчас же природа, будто специально подгадала момент, когда нам уже нечем было закрыться...
Влага в палатке уже накапливалась. Уже думалось, как бы от неё уклониться (да только куда – нас было пятеро в палатке два на два!). Но нам повезло. Недовольно рассыпав последние мокрые пригоршни, небо закрыло свою криницу. Мы удивлённо прислушались, - действительно было тихо! И выбрались на волю. Был уже вечер. Небо по-прежнему висело над нами низко-низко. Вся зелень на нашем стойбище и вокруг сочилась влагой. Порывы неприятного холодного ветра трепали края палатки, плёнки, укрывающей наши вещи. Море было неспокойным. Оно гнало по своему сталистому телу большие серые буруны. Они с разбегу накатывались на обнажённые наступившим отливом камни, бились о них, пенными взрывами вздымались над их недвижными головами. Волны громко ворчали. Их голос мешался со свистом пасущего их ветра. Было очень серо и очень холодно.
Я посмотрел на море, купаться не хотелось. Лица моих соратников тоже не светились радостью. Хорошо, что хоть кончился дождь. Подумалось, что сегодня нам вряд ли случится продолжить свой путь.
Уже давно хотелось есть. Развести огонь из пропитанных водой дров, конечно, не просто, но куда сложнее оказалось приготовить еду без пресной воды! Вот когда вспомнились мои призывы набрать пресной воды перед Морским. Почти всю заготовленную мной мы истратили прошедшей ночью. Я попытался собрать дождевой воды из складок полиэтилена, получилось не серьёзно.
И тогда, напрягши свою смекалку, я предложил использовать морскую воду. Частично, конечно… Результат оказался весьма… интересным. Дело в том, что морская вода в нашем супе оказалось условно «частично». Пресной оставалось настолько мало, что она в нём потерялась. Я попробовал кипящее варево на вкус. Всё перешибал йодистый вкус. Тогда я добавил в котелок ударную дозу перца в надежде, что он-то сможет его пересилить.
И вот, суп был готов. Мы уселись на изъеденной временем и непогодой широкой деревянной скамье, взяли по куску ржаного сухаря и с опаской зачерпнули из котелка. На вид суп был красив, с разноцветными вкраплениями, макаронными звёздочками, с пятнами жира на поверхности, но на вкус… Перец вовсе не скрыл вкус йода, он лишь добавил к нему свой сногсшибательный заряд. Варево получилось очень солёным, очень йодистым и очень острым. На мой взгляд – совершенно не съедобным!
Я смог съесть его, но всего три ложки. И их-то впихнул в себя через силу! «Супчик-то … того!» - сказал Миша, с задумчивым видом пережёвывая эту смесь. «Да-а-а», - произнесла Марина, она тоже задумалась. «Вот это да! Такого я ещё не ел, это здорово! Когда ещё поедим суп на морской воде!» - кричал Сергей,.. но сам почему-то ел,.. как бы сказать,.. не бойко! По лицам было видно, что все смирились с мыслью, что сытыми не будут. Но только не Лёша. Лёша печально смотрел куда-то вдаль над нашими головами и ел. Он равномерно черпал ложкой из котелка, подносил её ко рту, вздыхал и отправлял содержимое в рот. Жевал… Глотал… Мы все смотрели на него с восхищением и опаской. Он поймал наши взгляды и произнёс: «Ну не выкидывать же!» Да, мы поняли, что Лёша впрямь сможет съесть всё, если над едой возникнет угроза уничтожения.
Но питаться следовало и нам. «Давайте, наконец, пожарим блины, - предложил я голодной компании, - зря что ли муку-то брали!» Сергей тут же расписал методику, которой мы непременно должны придерживаться при изготовлении блинов, вытащил примус «Шмель» и принялся его раскочегаривать. Марина вытащила на божий свет огромную тяжёлую сковороду. Мы тащили её из Нижнего через все препятствия, пороги – для этого единственного случая. Я приготовил муку. А Миша принёс воды… морской, какой же ещё! Только Лёша не участвовал в этом торжественном процессе, - он сгорбился у котелка. Он ел…
Примус разгорался непросто, были перепробованы самые разные способы введения его в рабочее состояние. Никак! Марина уже замешала тесто. Было добавлено сахара поболе (борьба с солью!). Вот, наконец, и примус запыхтел… Первый блин получился комом. Второй – тоже. И третий, и четвёртый… Мы пекли блины всей командой. Споря, вырывая сковороду из рук друг друга… Каждый был пекарь и знаток блинной науки, а особенно – наш «универсальный солдат», советчик и инструктор по всем вопросам – хозяин примуса. Но блины всё равно не хотели становиться блинами, а только сумасшедшими рваными колобками. Но всё же… всё же… Наши «блины» оказались вполне съедобными! И вкус их был, безусловно, неповторим. Солёные, сладкие, горьковато-йодистые, но – чудесным образом вкусные! А ведь я ещё достал припасенный для особого случая мёд… Примус так и не смог прогреть маринину огромную сковороду, и я предложил бросить это неблагодарное дело, а печь прямо на костре. Сергей воспротивился, было, но мы так и сделали. Дело пошло веселей, быстрей… Вкусней! И к концу блины всё-таки приняли свою природную форму. Эти блины оказались нашей единственной трапезой на сегодня.
Время за интересным занятием пролетело быстро. Вокруг острова по-прежнему было хмуро, сыро. Но угрюмые пейзажи уже не портили нашего настроения. После блинов на душе потеплело, мы вновь стали оптимистами.
ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ
Был уже час ночи. В том месте, где тяжёлое небо сходилось с неспокойной чёрнотой моря, светилась узкая полоска. Там в случайную щелку выглядывало заходящее солнце. И этот яркий огонёк был таким неожиданным среди глухих и неясных контуров неба и моря. Он с непреодолимой силой притягивал к себе взор. Мы стояли и смотрели туда, вдаль, пока, моргнув в последний раз, огонёк не исчез. Что же, пора было на покой и нам.
Я проснулся среди ночи и сразу не понял, что меня разбудило. Свист ветра! Он завывал на разные голоса. Трепал палатку, рвал её края. Остров шумел. Деревья скрипели, стонали, будто какой-то великан выкорчёвывал их из земли. С моря доносился низкий рёв. Шторм? Да, было слышно, как волны бросались на берег, откатывались обратно, с громыханием перекатывая камни. Я лежал и слушал, и понимал, что остальные тоже не спали. Но никто не проронил ни слова. Мы молча внемлели буйству природы.
Утро встретило нас солнцем, но, увы, не покоем. С севера дул жёсткий холодный ветер. Его порывы луком сгибали мелкую древесную поросль, раскачивали толстые сучья коренастых деревьев. И - прибой, прибой, прибой. Ясный, мощный, для байдарок – непроходимый. В такую погоду нечего было и думать о продолжении нашего пути. Появилась перспектива застрять на этом острове надолго…
Мы пропустили утреннюю пищу. Никто даже не упомянул о ней. Мы не гребли, - не работали. Не заслужили харчеваться…
Наступил прилив, и камни, по которым мы весело скакали вчера, скрылись под водой. Прилив подходил не постепенно, но какими-то скачками, волнами. Был он весьма внушительным. Мы наблюдали за ним, сравнивали, обсуждали. А что нам было делать ещё?
Ветер пригнал воды с севера. Я попробовал её: она была очень холодной и гораздо солонее вчерашней (ещё солоней!). И уж эту-то никак не введешь в рацион.
В расщелинах и углублениях прибрежных камней блестела влага. Это дождь попытался сравнять каменную поверхность . Миша взял пластиковую бутыль и отправился на сбор воды. Не думалось, что из этого выйдет большой толк, но воды оказалось довольно. Он собрал её литра три, а при нашей засухе сие было совсем недурно. Мы порадовались было, но среди нас находился Лёша. Он взял одну из влажных ёмкостей в руку. Пристально посмотрел на просвет. Затем изучил другую…
- Гнилая! - заявил он нам. Мы недоумённо посмотрели на него. Его глаза светились, лицо было просветлённым.
- Инфузории! - заявил он нам со счастливым видом и его палец ткнулся в потную поверхность бутыли. В воде двигались какие-то еле заметные живчики.
- Ничего, вскипятим – даже не заметим! - ответил Миша и махнул рукой.
- Будет дизентерия! - возразил Лёша. – Обязательно. Или холера!
- Лёша, котелок же будет кипеть! Всё что там ты нашёл, погибнет! Какая холера! - пытался доказать Лёше его громкий друг.
- Лёша, перестань, что ты за гадость говоришь! - вторили Марина.
- А ещё хуже – брюшной тиф, он смертельный, – восторженно не успокаивался Лёша.
- Вода же нужна, где возьмём другую? – спросил я его. – Или в деревню идти?
- И пойду!
Лёша с мрачным видом поставил бутыль, достал рюкзак и принялся наполнять его пустыми бутылями. Никто не захотел его поддержать, а он не мог не соблюсти свой образ. Образ человека сурового, надёжного и правого.
Деревня Поньгома находилась километрах в трёх от нашего острова в устье одноименной речки. Дороги туда не было никакой, нужно было просто идти вдоль берега. Лёша облачился в Л1, перебрался на материк (отлив превратил Пежостров почти в полуостров) и вскоре его мерно раскачивающаяся фигура скрылась в малахитовых зарослях.
Вернулся он нескоро. С водой, с хлебом, сухарями. Рассказал, как чудно косились на него не привыкшие к подобным явлениям из леса туземцы (не видел он себя со стороны, а то понял бы, что косились бы и привыкшие). Воды он набрал в реке, нет там никаких колодцев, да и зачем они им. А в магазинчике, испугав своим явлением продавщицу, закупил хлеба аж четыре буханки, да сухарей два больших пакета… Куда! Лёша флегматично ответил, что не было надлежащих директив. Что тут было молвить, да, не было…
Странные вещи порой можно найти на морском берегу, вот Миша и отыскал. Розоватый запечатанный полиэтиленовый пакет. Надпись гласила «Drinking Water». Произведено в 9 месяце 98 года в Holzminden. Попробовали воду. Невкусная, застоявшаяся, с запахом полиэтилена. Кто принёс его сюда? Рыбаки? Не думаю, что они пользуются этаким. Всё-таки туристы? Кто ведает…
Раз уж мы задержались в этом месте, я взял фотокамеру и решил обследовать остров - с севера. Я пошёл вдоль берега, прыгая по скользки камням, каким-то полусгнившим брёвнам (похоже, что некогда здесь раскатали сруб).
На расстоянии от берега виднелись коричневые навершии уже подтопленных начавшимся приливом скал. Было видно, как, подходя к ним, пологие волны дыбились, их верхушки вспенивались и с шумом рассыпались в стороны от удара. Море не хотело униматься. Я бросил взор вглубь острова. Метрах в тридцати от береговой черты виднелся упругий зелёный наст. Это стелящиеся ягодники цеплялись за появившуюся на камнях почву. Там и сям были раскиданы острые макушки маленьких нежно-зелёных ростков. Это были совсем молоденькие пихточки, пробивающие себе путь к солнцу. Ветер колыхал этот неровный изумрудный ковёр. Всё кругом было живым, всё жаждало света, влаги, всё росло.
Я сделал несколько снимков, прошёл дальше… Среди расступившихся деревьев виднелось строение! Мы не заметили его с воды, оно было укрыто таёжной порослью. Видно, с умыслом.
Это был солидный сруб. Крепко срубленный, справный. Никакого замка не было, я открыл дверь и вошёл. Только скамьи – лежанки вдоль стен, стол посередине. Но чисто, убрано. Рыбаки?
Перед домом тоже были видны следы хозяйственного человека. Очаг с печкой. Коптили рыбу? Стол, скамьи. Даже рукомойник. С другой стороны сруба, недалеко, в земле чернел провал. Я подошёл: мне открылась большая яма, заполненная пресной водой. По краям она была подернута зеленоватой сеткой тины, но ручеёк, убегавший из ямы, говорил «вода пригодна для употребления» (Хотя Лёша бы, несомненно, нашёл в этом источнике возбудителей всех ведомых ему болезней).
Мы могли бы остановиться здесь, знали бы… Хотя… Нам было совсем неплохо в нашей палатке.
Я вернулся, рассказал о своём открытии, но особенных эмоций не последовало. Все мы уже истомились долгим ожиданием. А море всё не позволяло нам продолжить путь.
Мы всё видели на этом острове, всё сделали, даже дочинили кое-что необязательное на лежащих в ожидании суднах. Случился даже политико-литературный спор, что для походов дело небывалое. Выяснилось, что Сергей носит при себе книгу – «Ледокол» Суворова. Но мало того, он позволил себе заметить, что поддерживает взгляды автора… И был атакован со всех сторон. Оказалось, что он окружён скрытыми до сего момента патриотами и противниками «демократов» (этих, нынешних). Сергей ретировался под таким нежданным напором. А мы замолчали, изумленные сами собой. И только Лёша хранил своё особое мнение в секрете. Да… пора была отплывать!
И вот, натура дала нам шанс. Ветер стих, и море, пошумев ещё немного, унялось. Мы с энтузиазмом бросились сбираться. Казалось уже, что мы обретаемся на этом острове вечность!
Когда мы отчалили, часы показывали 19:45.
Мы пошли в обход Пежострова, проливчик между островом и мысом Губным Наволоком ещё не был наполнен приливом. Солнце светило, море было безмятежным. Было даже жарковато. Но стоило нам выйти на открытую воду, как нас подхватили большие водяные горы. Море опять раскачивало нас на своих исполинских качелях. Вверх… вниз, вверх… вниз. Было весело и страшновато, когда только что идущая перед нашими глазами двойка вдруг опускалась в водную расщелину так, что были видны лишь головы экипажа, а то и они скрывались под вершиной очередной волны. Мы попытались даже снять эту удивительную картинку, закрывая как только можно объектив камеры от опасных солёных брызг.
Так мы и шли, дивясь и любуясь игрой добродушного сегодня Белого моря. Но был среди нас человек, которому не доставляла радости эта морская карусель. Марина. Она панически боялась открытого моря, большой воды. Но и она, стиснув зубы, держалась, гребла. И вот ведь ей повезло - оказаться в одной лодке именно с таким капитаном…
Не раз в тот ночной переход Сергей уводил свою двойку в открытое море. Он брал курс на какой-нибудь приглянувшийся остров, такой далёкий, что его и на карте-то не было, и шёл туда… И тут уж мы могли звать его, кричать, свистеть, делать что угодно, он шёл туда. Благодаря ему нам удалось значительно, на несколько километров, удлинить маршрут, - приходилось погоняться за ним. Раз за разом уходить в море в сторону от маршрута, настигать его, чтобы повернуть. На все вопросы: «Куда тебя несёт! Мы же идём по навигатору, ты-то зачем попёрся в море?!» Он смеялся и говорил, что захотел пойти «мористее». А Марина сетовала, что постоянно одёргивала его, говорила, что они-то на тройке, мол, идут совсем не туда. Но боевой капитан смеялся и повторял: «Мористее, надо мористее!» Кому надо, зачем… Много нервов попортил он нам. Было это ещё и весьма опасно, – так сильно удаляться друг от друга на море. Случись оверкиль одной из байдарок, другая не смогла бы ей прийти на выручку, а температура воды была такой, что долго в ней было не продержаться.
Капитан дарил нам радость общения с природой. Ещё и сама природа решила, что отдаёт нам нынче слишком много ласки. Когда солнце нависло над далёким горизонтом, а лучи его принялись чертить бликующие полосы по колышущейся морской поверхности, ушло тепло. Холодало прямо на глазах. И морские качели уже не казались такими милыми. И солёные брызги перестали приятно освежать лицо. Напротив, они противно холодили кожу, солонили рот, а руки и вовсе стали подмерзать. Удовольствие постепенно растворилось, мы шли на чувстве «надо».
Насколько было возможно, я прокладывал путь от острова к острову, чтобы в любой момент иметь возможность добраться до ближайшего.
Но островки были редки, открытые переходы были всё длиннее (а с погонями тем более). Море по-прежнему заставляло нас карабкаться по валам его тёмных волн. Одежда отсырела от брызг. Солнце закатывалось за горизонт, и всё сильнее холодало. Два раза, когда было уже невмоготу сидеть в тесных отверстиях байдарок, и затёкшие ноги отчаянно требовали движения, мы делали остановки на островах, - плоских каменных скалах, чернеющих над глицериновой, холодной даже на вид, поверхностью. Мы выходили на твердь, ходили, поначалу с трудом разгибая скрюченные ноги, никак не могли приспособиться, - нас всё раскачивала какая-то сила. Потом – смотрели...
Долгий – долгий закат. Он был непередаваемо красив. Жёлто-красный тускнеющий шар уходил за границу мира, за чёрную полосу, очерчивающую далёкий свободный горизонт. Напоследок солнечные лучи внаклон били по вытянувшимся над горизонтом облакам. Расцвечивали их последним багрянцем. Узкие багровые полосы фонтаном разбегались от уходящего светящегося овала. Они ширились, бледнели и, наконец, будто выполнив свою миссию, погружались в бездонную синеву. Казалось, что закатное светило становилось уже, плющилось. Тонкая мутная полоска, закругляя нижний срез, отделяла его от чёткого горизонта. Всё меньше света получало ночное море, всё меньше тепла ощущали мы.
Я распаковал надёжно спрятанный от соленой морской влаги фотоаппарат, снимал. Солнце испускало свои последние лучи. Темнело. И мы, увлёкшись закатом и разминанием затёкших частей тела, чуть не упустили байдарку! Неожиданно быстрый прилив едва не смыл её с плоской каменной плиты, на которую мы её вытянули. Глаз да глаз нужен, когда имеешь дело с (таким) морем.
С уходом солнечного тепла морская фауна оживилась. Серые головы нерпы не раз возникали на нашем пути. Животные выныривали из чёрной морской глади по одному, по два. Непонятно было, сколько их там, под водой. Они будто сопровождали нас, вертели своими запорожскими головами, таращили любопытные глаза, вновь тихо, без всплеска, уходили под воду. А мне никак не удавалось поймать их в видоискатель камеры.
Наконец, возле островов Кислух, я успел несколько раз нажать на спуск. Конечно, ночь, движение,.. но хотелось надеяться, - что-то получится. И там же, проходя над слегка подтопленным мелководьем Кислух, осторожно огибая опасные каменные наросты, поднимающиеся со дна, мы любовались морскими звёздами. Они были ясно видны меж усыпающих рыжее дно камней. Их было много, они были рядом, надо было лишь протянуть руку, чтобы достать со дна их маленькие, с детскую ладошку, тельца с сероватыми изогнутыми лучами.
Наконец, солнце скрылось за горизонтом. Но светлая полоса светящегося над горизонтом неба не позволяла тьме завладеть вселенной. Мы продолжали свой путь. От острова к острову. Некоторые островки при отливе превращались в полуострова, и мы (ориентируясь по карте) тыкались в такие места, возвращались, шли в обход. Гребли, гребли. Мы с Мишей менялись веслом, (ведь их два было на троих), гребли по очереди, грелись.
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
Рассвет встретил нас в море. Солнце коснулось горизонта своей верхней точкой, и сочный взрыв распорол тягучий ночной воздух. Сноп жёлтых искр брызнул на море. По его поверхности мгновенно рассыпались мелкие блёстки и заиграли, переливаясь. И море, почувствовав пробуждение, заволновалось, его голос изменился. Первый пробный порыв ветра разукрасил его поверхность матовой вязью. Начинался новый день.
Я планировал двигаться, пока нам позволяет море. Но вот, после мыса Мягмиострова, море, кажется, решило довершать этот переход. Нам предстояло пересечь большое открытое пространство, там не было ни единого страховочного островка. Именно здесь нас настиг северный ветер. Для начала он лишь чуть коснулся нас своими пушистыми лапками. По спине тут же побежали мурашки, мгновенно почуяв стужу, принесенную будто прямо с полюса. Потом ветер коснулся нас ещё, ещё, уже сильнее. И взялся швырять в нас своими порывами. Море заволновалось. Его мощное мерное дыхание было прервано, и характер волн изменился. Они стали круче, резкими и, что ещё хуже, пытались атаковать нас в борт. Путешествие становилось опасным. Но мы уже вышли на открытое пространство…
Поворачивать обратно? Неизвестно, что хуже. Мы поминутно оглядывались, - экипаж двойки не поспешал, их судно отставало всё больше. Следовало было срочно поторопить их. Ветер усиливался, и море становилось всё более опасным. Я решил подождать отставших, и мы долго болтались почти на месте, лишь чуть подгребая, стремясь уклониться от прямого удара волны в борт.
«Ветер сменился и усиливается, - сказал я подошедшим, наконец, гребцам, - скоро начнёт захлёстывать, надо поспешить. И - не отставайте». Я проговорил это как можно спокойнее, но глаза у Марины округлились. В них появилось смятение. Но она ни словом не выдала своего состояния, лишь молча сжала вёсло и вонзила в воду его лопасть. Да и Сергей, видно, осознал угрозу. Они ушли вперёд так энергично, что мы долго не могли их нагнать. Так, не разделяясь, мы пошли дальше, уже не позволяя себе отдыха. Гребли, гребли, гребли, стремясь как можно быстрее достичь темнеющего впереди берега. Ветер всё усиливал свой натиск, волны вздымались всё круче, на их гребнях появились барашки. Губительные для байдарки. Марина работала руками как заведённая, вот, что значит верный стимул… Потом она призналась, что испытала ужас, когда я произнёс монолог о желательности поторопиться. И вовремя, вовремя мы прибавили. Когда приблизились к Студенцам, наступил критический момент, - волны уже захлёстывали через борт. Мы сходу вошли в пролив между островами и материком, только тут, отрезанный от нас телом большого острова, ветер утих.
Мы искали место для стоянки. Тыкались к берегу то тут, то там. Подходы были неудобными, мелкими, везде торчали острые камни. Берег тоже был каменистым, неровным, никаких признаков стоянок или пригодных для этого площадок мы, как не старались, не видели. Руки скверно слушались, одежда уже давно промокла, мы замёрзли. Наконец, приняв волевое решение, встали, где пришлось. На укрытом мшистыми камнями неудобном берегу. Капитан двойки ругался, критиковал мой выбор, но очень недолго. Сил и у него не осталось. Время близилось к пяти утра.
С трудом мы выволокли вещи и байдарки по осклизлым камням. Было неясно, где расположить наш лагерь. Повсюду глаз наталкивался на мох, лишайник, ягодники. Всё это мягко гуляло под ногами. А под этим зелёным влажным покровом слабо похрустывали некогда попавшие туда полусгнувшие ветви. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы найти и освободить место для палатки. А скоро костёр, весело заполоскавший алыми языками пламени, подарил нам долгожданное тепло. Мы были вознаграждены за долготерпение. И завывающий северный ветер, и опасные холодные волны, всё ещё шумящие где-то, уже казались такими далёкими и совсем «не нашими».
Пока вся команда грелась у костра, я отправился на поиски связи. И нашёл-таки сеть на верхушке большого камня у лагеря. Связь была очень плохой, сигнал то и дело терялся, но она была! Впервые за всё наше странствие. И я позвонил домой (в половине седьмого утра).
Что-то поймать здесь мог лишь мой телефон, аппараты остальных лишь глупо мигали символом антенны (они, мол, искали сеть). Я организовал переговорный пункт для всех желающих. Едва дозваниваясь, - один раз из десяток попыток. Поднимая руку с телефоном повыше и стоя так на каменной вершине.
Вокруг нас лежала краса. Палатка стояла у знатного рыжеватого камня. Он был лобастым и весь украшен живописными пятнами многоцветных мхов. У его подножья жёлтой рябью волновались большие и маленькие цветочные кусты. В его седловине спряталось маленькое ярко-зелёное озерцо ягодников. Они прочно сплелись в единый упругий ковёр, а острые листки торчали из него высоким ворсом. И таких скал было здесь немало. Они были прихотливо расставлены по берегу, прятались в зарослях выступающей тайги. А формы скал заставляли вспомнить тот мощный первобытный ледник, что некогда тащил их сюда, ломая и дробя. Гибкие прутья молодых кустов, небольшие деревца, светлые пушистые пихты и редкие приземистые сосны оттеняли грубую силу этих угрюмых бойцов, создавали баланс между ярким и бледным, твёрдым и мягким, сильным и слабым. Хотя кто мог поручиться, что здесь сильное? Грузная седая скала, стоящая тут тысячи лет, или молодой тонкий стебелёк, тянущий к солнцу свой первый зелёный листок, и своими почти невидимыми корешками дробящий каменную твердь…
Горячий суп, как всегда, пришёлся кстати. Что-то в последние дни (ночи) переходы не прибавляли тепла нашим телам. Тем желанней становились наши встречи с горячим варевом. С кипящим котелком. Да чтобы со струящимся ароматным дымком, да с аппетитно булькающим содержимым… Вот и в этот раз мы, лишь только кое-как приткнулись у кострища, как дружно заработали ложками, ухватив их покрепче заскорузлыми руками..
А когда Лёша уже выуживал из котелка последние приварившиеся макаронины, Марина достала солдатскую (ну а какую ещё!) фляжку.
- Сегодня день рождения у моей дочки. Я подумала, что может кто захочет отметить в походе, вот и взяла,.. - сказала она.
- Да! Это святое! Конечно, надо отметить! Ведь это дочка всё-таки! Святое дело! Святое! – заволновался Сергей.
- Нет, я не буду, - заявил Миша.
- Да ты что! Марина обидится! Надо хоть немного! - начал было возмущаться радетель святых дел.
- Нет, не хочу, - повторил Миша.
- Да ладно тебе, - сказала Марина возбуждённому капитану. – Это ведь по желанию!
А Лёша смотрел на флягу немигающим взглядом и молчал. А потом продул свою кружку от мусора и пробормотал, вздохнув:
- Ну если только день рождения…
Меня не спрашивали, - знали.
Не много же оказалось надо борцам за святое дело. Марина налила им из алюминиевой фляжки. И через пять минут после того, как они проглотили холодную прозрачную жидкость, их глаза заблестели, лица просветлели, и… возник спор.
Как-то вдруг, на ровном месте, вроде и ни о чём. Но сразу – отчаянный, яростный.
- Вы что, как с цепи сорвались! - сказала им Марина. Она и Миша уставились на спорщиков с удивлением. Они не были привычны к картине столь быстрого преображения людей. Но не я. Мне раз за разом приходилось наблюдать его на лёшиных днях рождения, когда спор доходил до высшего накала, чуть не до мордобоя.
- Оставьте, их уже не остановить, - высказался я. – Просто смотрите и получайте удовольствие.
А Лёша с Сергеем махали руками, пучили глаза, кричали. Всё громче. Предмет спора менялся через каждую пару фраз. Им было всё равно о чём, лишь бы что-то доказывать своему апоненту. Они пытались втянуть и нас.
- Нет, нет, вы уж сами, - замахала руками Марина. И они продолжили – сами. Кто бы знал, что Лёша может быть таким буйным. Может! Ну а Сергей… Он был особенно…(как бы выразиться помягче) хорош. Видать совсем укатали сивку крутые горки!
Когда мы улеглись спать, солнце стояло уже высоко. Мы окончательно перепутали день с ночью. Да и как было не перепутать, когда ночи в этом краю были так светлы и тихи, а дни так неспокойны и ветрены.
Так мы проспали день, поднялись (нелегко) только во второй его половине.
Едва продрав глаза, потянувшись и осмотревшись, я опять полез с телефоном на скалу. Связи не было. И я долго перебирал здешние высотки (лазил даже на триангуляционную вышку, оказавшуюся поблизости), пока не поймал сеть. Позвонил.
Подошла Марина, попросила связать с домом. С трудом, но дозвонились и туда. Она позвонила своей матери. Рассказала ей как здорово тут, в карельском доме отдыха, вот только звонить неудобно... А какие тут белые ночи! Сейчас вот она на экскурсии на Белом море. Волны, птицы… Нет, нет, не холодно, - не мёрзнет. Ноги не мочит, ходит в шерстяных носках... Кормят хорошо, тут свой повар. Прекрасный! Пища очень вкусная, и очень оригинальная… В общем, всё отлично. Ещё на Соловки, наверное, повезут. Да, нравится, да, в восторге, приедет подробнее расскажет...
Эх, не знала её мама, как Марина «не мочила ноги», сидя по пояс в клокочущей воде, когда байдарка села на обливняк. Как она «не мёрзла», болтаясь в Белом море ночью, в захлёстываемой солёной волной байдарке. И какая «оригинальная» пища на морской воде была на Пежострове… Но в главном она не слукавила, – всё было отлично!
Удивительно, как немного здесь было тех мелких летучих кровопийц, что постоянно (хоть и безуспешно) стремились испортить нам праздник. Ведь место здесь низкое, влажное. Наверное, им не по нраву была солёная вода, не выводилось им в ней. Ну а мы были только благодарны Белому морю за его - такое солёное - тело.
Я вынул из сумки свой Кэнон, ухватил покрепче его тёплый чёрный бок и полез на камни. Резина испытанных кед помогла мне живо взобраться по крутой плешивой поверхности скалы. Я оглянулся кругом и вновь убедился, что здешний берег был особенен, как-то по сказочному живописен. Хоть здесь и чувствовался уже человеческий дух (и связь бывала, да и катерок раз заметили мы в проливчике), но природа была настоящей, кондовой. И камни, и зелень были нетронутыми, ядрёными. Хотелось смотреть на них, любоваться, трогать и ощущать ладонями их шершавость и упругость, тепловатую влажность. И точно знать, что это сочится жизнь.
Я лазал по скалам, пристраивался к нагретым солнечными лучами каменным выступам, менял объективы, снимал. И понимал, что на снимках, увы, не сохранится настоящий образ того карельского уголка. Этот удивительный запах тайги вперемешку со свежим йодистым морским духом, шорох ветерка в мягкой хвое податливых пихт, недовольный говорок набегающих на каменные окатыши волн. Но знал я и то, что всё это останется со мной, и стоит однажды взять в руки одну из этих фотографий, как всё-всё вернётся, возникнет из незнаемых глубин памяти. И я вновь – непременно - окажусь здесь…
Я вынул блокнот, ручку и задумался. Надо было вести путевые заметки, не хотелось… Я уныло посмотрел на карту: наш путь близился к завершению. Осталось совсем немного, а так не хотелось расставаться со ставшими родными озёрами, протоками, порогами,.. Воньгой, морскими берегами. И с сушью, и с сыростью, с холодом и с палящим солнцем. Не хотелось! Где-то в груди сосало чувство неудовлетворённости, влекло продлить ещё наше путешествие, ещё… А карта… Она обещала всего день пути. Всего один день!
В лагере не было заметно оживления. Все вяло бродили по камням, что-то делали неважное. Маялись. По всему выходило, - пора было в путь.
Ветер стих, сгинули и те волны, что ночью загнали нас сюда. Мы решили перекусить и отправляться. Тем более, что мы давно смирились с ночным образом жизни. Хотелось этой ночью дойти до Кемской губы и встать где-нибудь перед Кемью – конечной точкой нашего путешествия.
Итак, очень неспеша загрузившись, без четверти одиннадцать вечера мы отвалили.
Я до последней минуты стоял с фотоаппаратом в руках, ждал нужного солнца. Увы, потребный свет так и не появился, я сделал последние снимки как есть и упаковал камеру. Надобно было идти.
Мы двинулись вдоль пролива, отделяющего Студенцы от материка. Думалось, как там, в открытом море, спокойно ли оно? Но наши опасения были пусты. Таким, как в этот раз, Белое море мы ещё не видали. Его широкая гладь была идеально покойной. Ни одна, самая незначительная, волна не беспокоила его тишину. Казалось, мы были единственными на его необъятной груди. И носы наших байдарок прочертили нетронутую морскую кожу. В стороны тут же протянулся невысокий ровный бугорок. От него как паутинки густо ответвились тоненькие изогнутые складки. Я внимательно пригляделся к изумительно ровной поверхности. Множество таких тоненьких, почти незаметных, складочек морщинили её тёмную глубокую синь. Она вся была причудливо испещрена этими постоянно меняющимися полосками, будто кто-то накинул на неё воздушный кружевной платок. И – ни ветерка, ни звука, ни движения. Даже морские птицы не решались нарушить этот зачарованный мир.
Мы шли рядом, подгребая неспешно, переговариваясь редко и в полголоса, - на нас тоже действовало нынешнее колдовство беломорской ночи.
Даже Сергей, такой неистовый давеча, на этот раз не делал попыток уйти в открытое море.
Я сделал попытку позвонить домой. Вызов шёл, но никто не снял трубку. Поглядев на светящийся циферблат своего Востока, я уразумел. Была полночь, все спали. Да,.. там, дома уже созрела клубника, а в этом северном краю только-только зацветала черёмуха. Мы видели её тут не раз, с чёрными руками суховатых ветвей, с первыми белыми цветками.
ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ
Мы не торопились. Солнце мягко освещало нам путь, повиснув над далёким горизонтом. Появились морские чайки, они скользили над нами, своими резкими криками разрывали тишину. И ещё - плеск вёсел, - это всё, что было слышно на море в этот тихий ночной час. Мы наслаждались всем этим, вздыхали полной грудью морскую свежесть, мы радовались жизни, счастью присутствия. Здесь, сейчас.
А на мелководье (их довольно случилось в эту ночь) мы вновь встретились с морскими звёздами. Много, много их лежало на проплывающем под нами дне. Некоторые были недвижимы, другие двигались, - будто сжимались светлые детские ладошки. Желтоватые, коричневатые. Они видели нас, эти маленькие обитатели Беломорья. Досадно, что они были недоступны стеклянному глазу фотокамеры.
Вот мы обошли длинный остров с оригинальным названием - «Октябрьской революции» (как же он назывался испокон?), нам открылся вид на большой, почти безлесный остров Як. Мы подходили к Кемской губе.
К часу красное тусклое светило закатилось за горизонт, наступила пора туманов. Как обычно в это время, температура упала. Лилейная пелена быстро поднималась с ровной воды. Мы вошли в её холодные клубы, сырость тут же пробралась под одежды, неприятно зашевелилась там, стало знобко. Голоса стали глуше, даже крик, преодолев всего несколько метров, в бессилье падал в воду. Мы продолжали грести.
Здесь, в основании залива, обитали лебеди. Их здесь не трогали, и они жили тут, рядом с человеком. Эти прекрасные белые птицы казались в разрывах тумана большими кусками пенопласта, качающимися на сером натянутом холсте. Только слабое движение призрачных изогнутых шей выдавало в них птиц. Два раза мы приближались к стаям, два раза лебеди, разгадав, что мы идём быстрее их, лениво поднимались на крыло, плавно, нехотя живым белым облаком перелетали дальше. И вновь превращались в пенопластовую россыпь.
Мы шли по губе. Справа по берегу появились технические сооружения. Я правил к противоположному, теряющемуся в тумане, берегу. В том месте на карте располагалось большое зелёное поле, и я надеялся найти там место для последнего ночлега. Движение к цели было долгим, неприятным. Мы с Мишей по-прежнему менялись веслом. Солёная влага протекала сквозь резиновые уплотнители вёсел, обдавала холодом кисти рук, её струйки проникали дальше, под рукава. Было неуютно и скверно.
Стоило сойти с фарватера, как из воды вытягивались опасные камни. Видно было, что в отлив тут вырастала целая каменная россыпь. Двойка опять отставала, но мы не замедляли ход, следовало быстрей найти место для стоянки, да и море по-прежнему благоволило нам, было спокойным как никогда. Сквозь мглистую сырость мы приближались к самому узкому месту губы, тут должен быть мысок, на который я метил. Но вот, при подходе к нему мы натолкнулись на несколько небольших островков. Они мне приглянулись, и решение было переменено. «Пожалуй, встаём на острове, вот на этом, он, кажется, пригодней!» Часы показывали четверть третьего.
Мы вытянули байдарку на большие скользкие камни и разбрелись по берегу в поисках места для последнего бивуака. А из густого морского тумана только вычерчивался неясный контур второй байдарки.
Остров был совсем небольшим, с очень неровной поверхностью. Повсюду виднелись большие плоские плиты, выпирающие на поверхность под разными углами. Между ними – суховатая древесная поросль. Найти место для палатки оказалось непросто. И я прикладывался то к одному, то к другому месту, пока не нашёл сравнительно пригодное. Потом расчищал, ровнял его, ставил палатку. И долго не мог развязать узелок на её растяжке, - ну никак не слушались закоченевшие пальцы, так, что я даже рассмеялся. А остальные, зябко заворачиваясь в одежды, носили вещи, вытаскивали байдарки, собирали хворост. Всё было как обычно, но в воздухе витало особое ощущение. Необычное для нас: ощущение «в последний раз».
Миша разводил костёр, Лёша рубил дрова, Марина готовила место для еды, вынимала посуду, резала хлеб, щипала слипшиеся макароны. Я с фотоаппаратом в руках примерялся к пейзажу. Сергей метался вокруг с весьма серьёзным видом, носил что-то от байдарки, но не забывал о нас. Вот, в очередной раз появившись у очага, он заметил: «Миша, так костёр не разжигают! Ты с той стороны подкладывай, тут же сдует ветром!» Потом он повернулся к Лёше: «Кто же так рубит! Ты ногой придави… Дай-ка!» Он что-то подобрал, повернулся уходить, но, взглянув на Марину, заметил: «Да ты вот здесь ставь, тут же упадут! А сухари прижми камнем! Не так надо отщипывать, возьми в другую руку!» И пошёл было,.. но заметил меня: «Не здесь! Вот оттуда надо снимать! Там лучше вид!» Потом повесил пустой (!) котелок на огонь и с чувством выполненного долга удалился. Мы замолчали, переглянулись и – рассмеялись! Никого не оставил без указания наш мастер на все руки.
И вот, на самом берегу пылал костёр, над ним покачивались наши боевые закопченные котелки, а мы собрались в тесный кружок. Мир замкнулся вокруг нас. Туман на глазах заполнял последние пятна открытого пространства. Стальная водная поверхность размывалась, теряла цвет, смазывались последние ясные штрихи. И скоро в мире остались только мы и зыбкая белесая стена вокруг, подсвечиваемая неровным пламенем нашего костра. Сквозь эту алебастровую пелену временами прорывались контуры длинного узкого мыска, убегающего с острова в белое никуда.
Мы негромко беседовали, я фотографировал. В голове Сергея уже метались мысли о следующем походе. Он предлагал маршруты, настаивал на размещении экипажа… «Да погоди ты, надо ещё закончить этот», - успокаивал я его. «Да нет, надо заранее определиться! Вот ты, Марина, пойдёшь, а ты, Миша?!» - настаивал он. «Отстань! До чего же назойливый человек!» - махнула рукой Марина. А Миша пожал плечами и приподнялся подбросить в костёр поленце.
Мы ели, примостившись на холодных каменных плитах. Они служили нам и столом, и скамьями. У нас ещё оставался лук, чеснок, я выложил его весь, больше не надо было экономить. Жаль, не было рано закончившейся горчицы. Когда у котелка остался один Лёша, и дело дошло до чая, Сергей смущённо потёр нос и осторожно спросил:
- Марина, там у тебя ещё оставалось?..
- Чего осталось? – обернулась Марина.
- Ну… что ты там вчера… из фляжки?..
- А вам вчера мало показалось?
- Ну… осталось? – не унимался Сергей.
- Ну осталось!
- Так может мы… того? Последний день…
- Да мне не жалко, только буянить ведь опять будете!
- А разве мы буянили? Мы ведь мирные! Марина?
- Да пожалуйста! Но смотрите, только… - Марина погрозила пальцем. Она вынула фляжку откуда-то из глубин своего рюкзака. Спросила:
- Ты один, что ли будешь праздновать?
Лёша заинтересованно блеснул глазом и молча приблизился.
- Вот и Миша, наверное, будет! – махнул рукой Сергей.
- Нет, не буду. Мне чая хватит.
Лёша пододвинулся ещё и достал кружку.
- Ладно, берите, - Марина протянула фляжку.
И было-то в этой фляжке грамм по сто пятьдесят на брата, но действие этих граммов вновь оказалось убойным.
Через пять минут разговор пошёл живее. Вот Сергей уже начал задевать Лёшу. А у того появилась живость в членах, он взбодрился. Начал отвечать, спорить, доказывать свою всегдашнюю правоту… Вчерашняя картина повторялась. Мы вновь попали в театр двух актёров - на комедийное представление.
Они спорили о том, кто как проходил пороги. Причём каждый доказывал, что противоположная сторона (а Лёша тут «представлял» тройку, Сергей – двойку) преодолевала их… лучше! Меж ними развернулся этакий «мазохизм-спор».
- Нет, вы прошли его даже кормой! А я – сел на камень, не смог! А вы – легко! – кричал Сергей.
- Нет! – отвечал ему Лёша. – Ты шёл один в байдарке, я тебя уважаю за это! А мы кильнулись на ровном месте! Мы не сумели!
- Вы здорово шли! Отлично! Я видел! Да ещё на тройке, а у меня так не получилось! Я хуже, хуже!
- Нет, я хуже!
Марина смотрела на них печально.
- Всё, марсу больше не наливаем, - вспомнив бородатый анекдот, сказала она, подумала и добавила, – сникерсу тоже!
После того, как буйные друзья обсудили, кто из них худший рулевой, они приступили к признаниям в любви. Объектом для начала выбрали меня.
- Если бы не он, - Сергей махнул рукой в мою сторону, - ничего бы не было! Только благодаря ему мы тут собрались!
- Да ты не был с ним, когда было действительно тяжело! А я был! Я его уважаю! – вдруг возмутился Лёша.
- Нет, я его уважаю! Я ведь вижу...
- Нет, ты не знаешь! А я знаю! Если бы ты был там, тогда бы и говорил!
- Лёша, но я же представляю… и уважаю!
- Нет, ты не можешь представить! Там было такое, что...
И так – круг за кругом. Потом они рассказали друг другу, какой достойный человек Миша, и как они любят и чтят его, что «они не знали», а потом «поняли» и теперь «уважают». В завершение они всерьёз взялись за Марину. Лёша провозгласил, что таких отважных дам он не встречал, ну и, конечно же, что он её «уважает» и как товарища, и как женщину (?), и как походника, и как Бог знает кого ещё. Но особенно тут преуспел Сергей. Он рассыпался в восхищениях, что Марина «такая стойкая», что она «ни разу не пожаловалась», что она так мужественно переносила все тяготы, что она такая-растакая, что просто сил нет… Он её так уважает, так уважает… Он говорил, кричал об этом, размахивал руками, глаза его блестели, лицо раскраснелось. Лёша тоже кричал, что уважает её, и ещё больше, гораздо больше…
Через некоторое время Сергей вконец разошёлся.
- Куда, куда мы пойдём в следующий раз! – кричал он. – Я возьму с собой свою жену! Она тоже стойкая, она пойдёт! Мы пойдём вместе! Вот увидите! Она тоже не жалуется! Она такая же, как Марина! Такая же!.. Такая же!..
И Марина не выдержала.
- Замолчи! Ты чего болтаешь! – сверкнула глазами она в сторону Сергея. – Какая ещё такая же! Какая угодно она у тебя, но не такая же!
И добавила ещё что-то грубое…
Но Сергею было уже море по колено. Он никого не слышал. Бегал, кричал, и уже (было и такое…) - не только цензурное. Лёша отслеживал его красными возбужденными глазами, хватал за руки, тоже кричал… Мы поняли, что спектакль перестал быть камерным. Поняли, что пора спать.
Я внимал представлению, но не забывал о другом спектакле, разыгрываемом природой вокруг нашего островка. Где-то далеко-далеко из-за горизонта поднялось солнце. Оно было по-прежнему скрыто за плотной молочной занавесью. Но постепенно лучи ночного светила возымели действие. Туман начал движение. Он струился всё быстрее, быстрее. Его плотные слои скользили над мутной морской поверхностью. Одни скорее, другие медленнее. Они поднимались, опускались, смешивались. Неясное зарево просветило клубящуюся белесую стену. Сразу стало ясно, что туман неоднороден. Его плотные части, проходя перед нами, затягивали размазанное желтоватое пятно, потом оно вновь появлялось, и вновь исчезало. Но вот – первый проблеск небесной синевы, ещё невнятной, призрачной. Вот он пропал. Появился, расширился… Всё преображалось ежеминутно. Я заворожено наблюдал за утренней игрой натуры и - снимал. Снимал. Снимал… А пейзажи менялись, менялись, менялись… Я заставил себя прекратить, сказал себе «стоп»! И, тоскливо оглянувшись на повеселевшее море, полез в палатку. Было уже пять утра. Завтра (хотя «завтра» уже давно наступило) нас ждал трудный день. Надобно было поспать.
Но так просто уснуть нам не удалось. Долго, очень долго с улицы слышались крики «сладкой парочки». Угомонились они не скоро. И даже когда, казалось, там, за бортом палатки, наступил сон, нет-нет, да раздавался спорадический вопль неуёмного «марса».
Когда мы встали в половине двенадцатого, то нашли их, кое-как приткнувшихся в спальниках, скрюченных в противоестественных позах. Видно, что и во сне они боролись друг с другом, пока их обоих не осилил сон.
В палатке было весьма жарко. Солнце поднялось высоко, било в упор, и парниковый эффект не замедлил… В палатке жарко, но за её пределами было совсем не тепло. Знакомый порывистый северный ветер с разгону нападал на деревья, трепал листья, травы. И было б совсем студёно, скройся светило за тучки. Но небесный свод был ясным, открытым и синим.
Разбудить спорщиков стоило труда. А проснувшиеся они были вялыми, лица их унылыми, глаза тусклыми. Где тот задор, где давешняя живость в членах, где азарт, где мысль, мощь убеждения? Нет, уже совсем другие люди поднялись со своих лежбищ. Они смотрели на нас несчастными глазами, в них читалось «ради Бога, не трогайте нас, ничего не говорите, только оставьте в покое»! Горемыки…
В последний раз мы развели огонь, последний раз зачерпнули из котелка походной каши. И обсудили будущее. Трое – я, Миша и Марина решили идти на Соловки, ну а оба больных капитана – немедля домой. Причины называемые ими были несущественными, они просто не хотели… Да и Марина своей фляжкой, видать, окончательно подкосила их силы.
Я вытряхнул продуктовый рюкзак и разложил на камнях оставшееся продовольствие. Еды было ещё на несколько дней. Закончились только консервы, именно сегодня мы взрезали последнюю банку. Крупы, макарон (хоть и «кусковых»), соевого мяса, ещё кое-чего было. Мы опять преодолели путь быстрее планируемого. Что ж, лучше так. Вытащил на свет божий я и медикаменты. Пытался и их поделить, никто не брал, только Лёша. Это разумелось, - больной, больной Лёша…
Я посмотрел на море. Отлив был мощным. Вода просто ушла. Дно было видно далеко, до самого берега. И тот длинный узкий мысок, что ночью рассекал туманные вершины, покоился на рыжем каменистом плато. Всё изменилось вокруг, ничего сказочного не осталось в этом залитом солнцем каменистом уголке. Но и сейчас он был красив. Красив другой, праздничной и открытой красотой. Я, вздохнув, вытащил фотокамеру и шагнул в зелёные заросли.
Природа уже не была той северной, строгой, которую мы привыкли знать на своём пути. Не было уже сивых камней, пёстрых мхов, корявых низкорослых сосен, упругого ковра ягодников. Всё это осталось на карельском севере. Здесь камни были голыми, бурыми. Деревья беззаботно шумели богатой листвой. Трава была высокой, многоцветные неизвестные нам цветы разукрашивали её зелень. Здесь чувствовалось больше весёлой жизни, больше солнца. Здесь был без малого «юг».
На другой стороне острова широкие каменные террасы ниспадали на обнажившееся дно Кемской губы. Следы человека были различимы там и тут. Рыбаки. А за неширокой синей полоской отчётливо виднелась Кемь… А воздух уже был далёк от ещё вчерашнего. Было грустно…
Мне не хватило этих дней, хотелось продлить их ещё. Мне оказалось мало мирных карельских озёр, мало неистовых воньгских порогов, мало пушистых пихт, мало седых камней… Я не хотел возвращаться в шумный мир машин и людей. Я хотел зажмуриться и броситься в карельское безмолвие, прижаться к её телу, опять ощутить таёжный дух, ощутить ледниковый вкус её воды... Увы! Сказка кончалась. Я повернулся и пошёл в лагерь.
Мы увязали свои рюкзаки по «поездному», разобрав каждый своё имущество. Котелки, крючья, посуду, палатку, чехлы, жилеты, шлемы, всё-всё… Радости не было. А ветер всё усиливался, гнал очень неприятную волну.
Перед самым отплытием я совершил символический жест, - повесил на сук дерева прошедшую со мной огонь и воду кроссовку, пару которой утопил на первых порогах. И положил в неё запечатанную скотчем записку нашим последователям. «Прощание с Карелией» состоялось.
В последний раз мы бросили взгляд на остров и в четвёртом часу пополудни отчалили. Марина села в нашу тройку, она отказалась идти в одной лодке с Сергеем, видать и у неё имелся предел…
Стоило нам отдалиться от острова, волны словно взбеленились. Они набрасывались на байдарки, обдавали нас снопами искрящихся на солнце брызг. Мы упорно продвигались дальше. Становилось всё хуже. Волны били в борт, раскачивали байдарку, разворачивали её, силились опрокинуть. Ветер усиливался, его порывы добавляли своей прелести. Стало немного не по себе, не хватало ещё перевернуться в самом конце, уже в виду города, да со всем добром… С трудом мы с Лёшей справлялись с атакой стихии. Тужились, выгребали. Подошли поближе к правому (теперь – левому, мы уже шли против течения Кеми) берегу, стремясь укрыться от ветра. По обоим берегам тянулись постройки, - мы вошли в мир людей.
Вот и устье реки Кеми… Оно было непроходимым. Это стало очевидно, когда мы подступили поближе. Очень мелко, очень быстро, очень бурно. Шивера с тьмой частых острых камней. Не выходить же, в конце концов, тут из байдарки, чтобы поработать бурлаком и продрать ей дно. В городе-то... Позже мы убедились, что были правы, - подобной река была в черте города куда ни глянь. Я решил попробовать пройти через узкую протоку справа. Мы свернули туда… И встретили тупик. Вода уходила в трубы, а дамба над ними вела в городской парк. Что же, похоже, что нам было не дойти до железнодорожного моста, что именно тут мы и закончим свой путь, своё карельское странствие.
На берегу нас уже встречали любопытные, они охотно советовали, где лучше пристать, выйти. Мусор, стёкла… город... Мы причалили у основания бетонной лестницы, уходящей от воды в парк. Причалили в последний раз…
Началось шоу. Стрелки часов показывали около половины пятого. Местные жители, гуляющие в этот час по парку, собрались в изобилии. Парочки, семьи с детьми, дети побольше. Все они с удовольствием наблюдали как мы выгружались, носили пожитки, вытаскивали байдарки, и, самое занимательное, разбирали их. И – пересуды, вопросы, советы, рассказы… Сергей и тут оказался на месте, конечно, именно он выступил нашим пресс-секретарём. Маленькие дети забирались в полуразобранные байдарки, надевали шлемы, брали вёсла,.. отказывались вылезать. Одним словом, мы собирались.
Миша пошёл на разведку. Выяснилось, что если мы хотим побывать на Соловках, надо было спешить. Лёша с Сергеем ещё раз отказались. Значит, - решено, нам предстояло разделиться.
Последний кадр мы сделали у своих баулов на фоне каменного парапета парка. На наших лицах блуждали дежурные улыбки. Но не было радости. Мы завершили задуманное. Мы получили то, что искали в таёжном карельском краю. Теперь мы знали, какие они, северные карельские озёра, мы встретили и одолели пороги своенравной Воньги, мы вкусили сполна холодного солёного духа Беломорья, нас обнимали и вели его удивительные белые ночи. Да, мы получили, что искали, но было печально…
Трое - я, Миша и Марина были готовы.
- Ну, пока! Счастливо добраться! – сказали мы Лёше с Сергеем.
- Счастливо! Встретимся! – ответили они, махнув руками.
Мы зашагали к выходу из парка. Я оглянулся.
Две сгорбленные фигуры шевелились над рёбрами похожей на рыбий скелет байдарки. За ними, дальше, выше разлилась холодная морская синева. Я посмотрел ещё выше, за горизонт. И на мгновение мне показалось, что я увидал фиолетовые озёра Карелии...
Они улыбались.
Походные фото можно посмотреть здесь:
